Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

– Что, шпиндели, трещите по швам?.. Ничего!.. Я здесь никому не позволю за просто так шипы на казённых бутсах стачивать. Вы запасные – но мы вас и держим, чтоб игроки основного состава не зарывались, чтоб Пружина и остальные чувствовали, что им наседают на пятки. Рогволд Станиславыч мне поручил, и я сделаю! Надеялись посачковать, пока ребята в Киеве с хохл'aми лбы расшибают? Не выйдет! Я в-вас в-выведу к пику формы. Я распоряжение Рогволда Станиславовича выполню!.. Теперь интернационал – и громче!..

IV

…Через полчаса, когда закончили, поразгибали спины и добрели до ёлок – у Марата закружилась голова. На какую-то секунду припал к могучему стволу, повис, обхватив руками. Хорошо хоть последним шёл – ребята и не заметили его внезапной слабости. Сам, как только полегчало, заторопился: хочешь не хочешь, а постираться нужно было обязательно.

«А ведь верно говорит Вадим Борисович. Кому нужны бесперспективные слабаки – я да Ганя. Кто станет с ними возиться… Уже сейчас ты – обуза, балласт. Слава богу, хоть из ДЮСШ[10] пока не выпихивают…» В темноте сырого вечера, пугливо косясь, приодетый, Марат шагал на танцы. Впереди маячило светлое пятно – это Шура в импортной белой майке вёл остальных.

В прошлом году, в Каменском, танцы устраивали на открытой площадке – клёво было, ансамбль приезжал. Здесь же, в Протасьино, в пионерлагере имелся клуб – дощатое строение, вымазанное в зелёный цвет. Вроде и удобнее; дождь, гроза – не помеха. Да не переваривал Марат дискотек, вернее того, что там крутили. Тяжело было без хард-рока – настоящей музыки.

– Абдула, улыбнись, ты же нам всех баб распугаешь!

Марат оторопел от неожиданности, потом сообразил: опять Чмяга. «Ну, не даёт покоя. Тянет нервы, скот. Ответить чего? – Марат торопливо прикидывал, так и этак, а потом бросил. – Какая разница… Да, и кажется, не тот случай. Нельзя же всё воспринимать всерьёз…»

Чем ближе к клубу, тем громче переговаривались Шура с Чмягой: дощатую обшивку строения буквально разрывал монотонный ритм, грохотавший изнутри. У входа, освещённого тусклой лампочкой, толпились здоровенные парни, но заходить почему-то не спешили; мерцали огоньки папирос. Пришлось перешагивать брошенные наземь велосипеды. Мотоциклы, пришвартованные к соснам, внушали подозрение. Лица в сумерках различал с трудом, но было ясно: ребята пришлые и не пионерского возраста. Впрочем, те на регбистов посматривали так, в полглаза, не отделяли их от общей пионерской массы: чувствовали себя хозяевами.

– Ну, и колхоз!..

Марат вздрогнул, вскинул глаза на Шуру. Тот прищурился, бесцеремонно пялясь на технику. «Опять ты храбр не ко времени, – забеспокоился Марат, – отдувайся потом из-за тебя, рукосуя…»

Однако ребята у мотоциклов вроде и не заметили Шуру – так только, один сплюнул: толстый, губастый, кучерявый. «И я такой же… Жирный. – Марат снова стал неприятен самому себе, в который уж раз за день. – И зачем я иду на танцы позориться?» Вшестером зашли вовнутрь. У дальней стены, перед белым полотнищем расставлены колонки, аппаратура: лавки придвинуты к стенам. А на них расселись девчонки лет по десять-двенадцать.

– Ой, одни мокрощёлки! – Разочарованно протянул Шура. Ему вторил Чмяга:

– Ну, и не хрена тут высиживать. С этой мелюзгой каши не сваришь!

Марат опять запереживал. «Никогда я не стану таким, как Шура…» Вспомнились наставления Рогволда Станиславовича. «Команда – единое живое существо», – накручивал тот на тактических занятиях. А что же он, Марат, выходит, чужой, лишний, даже если б играл лучше других? Потому что не может стать таким, как все…

Ребята заскучали. Постояли минуту, и потянулись назад за Шурой. Марат плёлся позади всех. Чем дальше от клуба, тем свободнее, легче себя чувствовал: вот и хорошо, что пронесло, что не нужно никого приглашать на танец – другим на потеху.

Шли молча. Потом Шура вздохнул:

– С кем трахнуться-то… Да, проблема.

Урий загоготал. Чмяга взвизгнул от удовольствия. Марат почувствовал, как багровеют щёки. Хорошо хоть в темноте – не видит никто. Не выносил подобных разговорчиков. Вадима Борисовича у крыльца не оказалось. «Значит, обойдёмся без вечерней поверки, – подумал Марат и приуныл, – опять будут кидаться подушками до полуночи…»

Но, к счастью, вольницы, какая могла случиться в отсутствии тренера, на этот раз не получилось: устали.

«Почаще бы так», – блаженствовал Марат в наступившей тишине. Заснул сразу.

V

Дождь лил с утра, не переставая. Вчера ещё сухое и жёсткое поле превратилось в вязкий глиняный каток. На пригорке, где начинались постройки и сооружения пионерлагеря, мутные ручьи путались меж корней, прорывали канавки, стекались в потоки и неслись по косогору к полю и дальше к реке, устилая всё на своём пути прелой хвоей, выщербленными шишечками, обломками веток. Лужи расползались прямо на глазах, мелкие вливались в крупные. По такой скользкоте на шиповках можно было кататься, словно на коньках.