Ветер плодородия. Владивосток

Капитан Смит, прибывший в Лондон из Гонконга, подтверждал первую версию, что в Китае было пять русских офицеров и пять молодых баронов. Сведения добыты Смитом через своих многочисленных шпионов китайцев, но Пальмерстон якобы им не доверяет. Элгин имеет большие основания не верить в эти сведения, хотя они стройны и довольно заманчивы. Смит в таких делах абсолютно честен и точен. Он сам говорил сэру Джеймсу, что китайцы — прирожденные гениальные шпионы, но испорчены своим учрежденческим чиновничеством настолько, что даже верные сведения они искажают в угоду тем, кто за это платит. Это не китайская стрельба. Это русские, это они! Ах, хитрые казаки! Шотландцы были первыми, кто еще во время битвы заговорил о метких выстрелах по нашим кораблям.

Элгин, сидя в Лондоне, исследовал развитие слухов о пяти баронах от первых плененных наших английских моряков и склонен полагать, что все сведения получены ими самими, а потом раздуты шпионами-китайцами и европейцами, чтобы доказать свою прилежность и усердие и заслужить вознаграждение. Конечно, дыма без огня не бывает. Путятин получил во Франции новейшие пушки. Россия всегда этим занималась. В Петербурге действительно готовили каких-то баронов для посылки в Китай. Многие сведения из Китая и из Европы сходились. Но и те, и другие недоказательны.

Смит узнал через своих шпионов (из Лондона тоже), что в Китае было пять офицеров и младших унтер-офицеров. Все они сами не русские, а из прибалтийских баронов, все говорят свободно по-немецки. Всем было запрещено говорить на русском, и, перейдя границу России, ни один из них по-русски не обмолвился. Первоначальные сведения через Петербург получены от одного из этих же баронов, участника тайного дела, посвященного во все секреты. И он же продал секреты через Пруссию.

Лорды требовали от Пальмерстона разрыва с Россией. Пытались настоять, чтобы Путятина объявили персоной нон-грата. Но Пальмерстон сказал, что войны с Россией не будет. Этот эпизод — не причина для войны. Для нас гораздо важнее сохранить торговлю с Россией и не омрачать с ней отношения. Он знал, что тут замешаны все свои, и не надо ворошить этого дела. «А сколько убитых, 400 раненых, потоплены корабли», — возмущались военные морские чины, которые пытались прорваться в местный парламент. Пальмерстон потребовал самых решительных мер в Китае. Войскам и флоту средства мы дадим. Все основное у Элгина есть.

Граф сам прекрасно понимает, что на этот раз не следует проявлять миролюбие. Он очень уязвлен и за себя и за брата Брюса. Теперь он даже в глазах китайцев прав, тем более в их глазах любые его поступки будут оправданы.

Премьер всегда понимал, как бы решительно ни приходилось действовать, что в Китае у Британии самые обширные торговые интересы. Все это даже больше в интересах китайцев, чем англичан. Поэтому любое их намерение должно быть рассмотрено со всей присущей англичанам благоразумностью, сохраняя корни гигантского дерева Китая, выращенного искуснейшими садовниками, пересадившими это дерево в свое время ветвями в землю, а корнями вверх. На этом многотысячелетнем перевернутом дереве глупость и мудрость, как красные и белые цветы, цветут совместно от одного и того же корня на всех ветвях. Русский император, как и королева Виктория, может ничего не знать об этих пяти баронах. Это все маленькие, пенсовые хитрости сторон. Путятин с его ортодоксальной исповедью веры и двурушничеством сам не знает: Европа или Азия? Не будем докапываться.

Пальмерстон настаивал, что самые новые сведения, полученные через Берлин на днях, могут быть достоверны. Они исходят от одного из пяти баронов, которых так и не послали на войну в Китай. Элгин, зная премьер-министра, при всем уважении к нему, допускал, что это второе сообщение секретных агентов из Петербурга о причастности баронов к сражению у Дагу могло быть сфабриковано по его же собственному желанию, чтобы не мешать развитию мировой торговли излишними политическими осложнениями. Конфликт армий был в свое время, но теперь конфликт не нужен, даже если есть основательный повод. Войны стали дорогие. Обе стороны должны не допустить огласки дела и проявить сдержанность. Об этом осторожно упомянуто достаточно прозрачными намеками в Петербург Горчакову, который прекрасно знал, что его сибирские чиновники могут доходить до крайней степени самовольства в озлоблении на весь свет, сидя у себя, как на обледенелых реях.