Вирус турбулентности. Сборник рассказов

– Не обижайся Катюша, я ведь добра тебе хочу. Не сердись, ну не понимаю я этого прикола. Все эти твои писатели сочиняют друг о друге: кто, когда, по какому поводу о чём написал. Зачем? Зачем копаться в их жизни? Когда родился, как жил, с кем спал. Я читаю произведение – мне достаточно. И зачем мне знать, «в какой период жизни написано». Всё, что мне нужно уже заложено здесь, – Олег постучал по раскрытой книге, лежащей мордой вниз на комоде, – И вообще все эти охи-вздохи по поводу особенности и непонятости от неумения обратить на себя внимание другими способами. Ах, мы такие талантливые, ах, мы такие особенные, нам так тяжело – пожалейте, помогите. А простые смертные работают, тянут лямку, тем, между прочим, обеспечивая возможность этим самым «неземным» сидеть и вздыхать. А те от безделья с ума сходят.

Ну что она? Сама – истеричка, и сын – шизофреник. Сколько лет там она прожила? Сорок девять? И от чего умерла?

Второй раз да по тому же месту. Разговор стал жёстче и легче одновременно. С намеренной непринужденностью, отчего грубо, с вызовом, Катя выдала:

– Она покончила жизнь самоубийством, – и, облегчая итог (я как ты, не надо дальше!), словно извиняясь, насмешливо подыграла: – Повесилась.

Совсем просто. Очень просто. И от простоты отлучает только:

– А почему?

Застигнутые врасплох, заметались абстрактные до бесполезности «одиночество», «тоска». Неубедительно. Мировая скорбь. Того лучше. Что же? Как передать боль, заслонившую, заполонившую, съевшую жизнь, не снимаемую никакими таблетками. «И гибельно глядеть на мир неблизорукими глазами». «Глаза» для художника – все пять, шесть…или больше чувств? Чувствовать кожей, спиной, неведомыми нумероваными – этого невозможно лишить. Остаётся «не глядеть» на него вовсе. Остаётся – не жить.

Что-то здесь хромало… Степень «обнажённости», незащищённости не поддаётся описанию посредством слов. Если слова – пустота, нужно к фактам. Где найти такие слова, чтобы вскрылось, обнажилось, встало во весь рост, пленило, ввергло в водоворот иррациональных составных чувств, мыслей, ощущений, а, главное, предчувствий, физически невозможных, – предчувств, предмыслей, предощущений – мировосприятие поэта, врождённое как мирочувствование, миропредчувствие. Знание до знания, следствие до жеста – жизнь до жизни.

Ну что такое тоска? Когда под ложечкой сосёт, и ты пуст, как новогодний заяц в фольге. Визуально: соответствующая случаю упаковка; на рентгене – неприкаянность; предыстория – бродяжничество от дома к дому, от человека к человеку. А у всех свои дела. И ты отталкиваешься при первой возможности сближения. Это страх! Боязнь провалиться внутрь – засосёт. А как выбираться будем? Там живое – поглотит, проглотит, если твоё, унесёт с собой – не заметит. И нужно ещё придумать, зачем просыпаться утром… А если чужое? Не то? Тоска…

 Боязнь подпустить к себе. Там такие бездны – самому страшно: бездна над тобой, бездна под тобой. Бежать. Бежать куда глаза глядят, а не то что других за собой тянуть. «…Что страшнее всего на земле? Одиночество: нет ни имени у него, ни отчества. Потому что прийти и назвать тебя некому. Потому что прийти и позвать тебя некому.…»

Но гораздо страшней, когда вокруг тебя люди, много людей; ужасней, когда они искренне хотят помочь – а ты всё равно один. И чья тут вина? Даже при физической потере – потери крови, например, помочь могут сотни, предлагают помощь десятки. А у тебя – четвёртая группа! Вроде ты им свинью подложил. Люди со всей душой, а ты к ним, как говорил наш «участковый» сантехник, – задом. Мне, такому-растакому особенному, ваша кровь не подходит, мне нужна исключительно редкая – четвёртая, а иначе я, истерик нехороший, умру на ваших глазах.

А групп-то всего четыре, и, если поделить на всё живущее одномоментно население планеты, братьев по крови найдется немало. А вот с братьями по духу сложнее. И совсем туго приходится человеку с несовместимой с жизнью потерей жизненной энергии.

Сколько у неё видов, типов, «групп»? Никем не подсчитано. Может, столько, сколько было, есть и будет людей? И восполнить утраченное в принципе невозможно?

Выход? Не тратится вовсе? Некрасиво, не по-человечески. «Никогда ничему сильно не радуйся и не печалься»; «приходя – не радуйся, уходя – не грусти» – слишком по-восточному. Им хорошо: у них по вере много жизней, а у нас, по христианству, одна. Когда же расходовать?..

Тратится стаерски? Научите! Хотя точит сомнение: если никто не знает, сколько ему отпущено, вдруг не успеешь? Уносить с собой? Скряжничество. Сплошное торгашество.

Так carpe diem? От всей души? Так что ж вы раздраженно отворачиваетесь, списываете в патологию? От всей необъятной души, изо всех богом данных сил «протягивала обе руки», когда просили одну. Нараспашку, наизнанку, прилюдно. Неэстетично? Зато не солгав.