Возлюби ближнего своего

— Веселье, — задумчиво проговорил Фогт, будто разговаривая с самим собой. — Веселье — это милое и снисходительное дитя терпимости... В наши дни веселья больше нет. Оно утрачено. Для веселья нужно слишком много — знание, превосходство, скромность и умение спокойно покоряться судьбе. Все это отступило перед диким и нетерпимым казарменным идеализмом, стремящимся исправить нынешний мир. Но все, кто пытались исправлять мир, всегда только ухудшали его, а диктаторы — те и вовсе не бывают веселыми.

— Невеселы и те, кому они диктуют свою волю, — сказал Керн.

Фогт кивнул и не спеша отпил глоток светлого вина. Затем указал на озеро, отливавшее серебром под светом луны. Горы, обрамлявшие озеро, казались стенками драгоценного сосуда.

— Этому озеру, этим горам ничего не прикажешь, — проговорил он. — И бабочкам тоже нет, и листве... И вот этим... — он протянул руку к двум истрепанным книгам. — Гельдерлин и Ницше. Первый писал дивные, чистые гимны во славу жизни... Второй мечтал о божественных танцах, о дионисийской веселости... Оба кончили безумием... словно сама природа положила им где-то предел.

— Диктаторы не сходят с ума, — сказал Керн.

— Конечно, нет. — Фогт поднялся и улыбнулся. — Но они и не становятся разумными.

— Вы действительно пойдете завтра в полицию? — спросил Керн.

— Да, пойду. Прощайте и спасибо за вашу готовность помочь мне. Погуляю еще с часок у озера.

Он медленно побрел вниз по пустынной улице; некоторое время, когда он уже скрылся из виду, еще были слышны его шаги.

Керн посмотрел на Рут. Она улыбнулась ему.

— Ну как, боишься? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой.

— У нас с тобой другое дело, — сказал он. — Мы молоды. Выберемся из беды!

Через два дня из Цюриха прибыл Биндер — спокойный, элегантный, самоуверенный.

— Как живете? — спросил он Керна. — Все в порядке?

Керн рассказал о своем посещении коммерческого советника Оппенгейма. Биндер внимательно слушал. Он расхохотался, узнав о попытке Керна просить у Оппенгейма протекции.

— Тут вы допустили явную ошибку, — сказал Биндер. — Не знаю более трусливой жабы, чем Оппенгейм. Но ничего, сегодня я предприму против него карательную экспедицию.

Он ушел и вернулся к вечеру, размахивая кредиткой в двадцать франков.

— Вот это да! — сказал Керн.

Биндер брезгливо поморщился.

— Все это было не так уж красиво, можете мне поверить. Националист господин Оппенгейм! У него миллионы, и только поэтому он, видите ли, все понимает. Деньги делают людей совершенно бесхарактерными, вам не кажется?

— Отсутствие денег дает тот же результат.

— Да, но гораздо реже. Я его здорово напугал, наговорив кучу диких новостей про Германию. Он раскошеливается только в состоянии испуга. Думает откупиться от судьбы. Разве я не указал этого в списке?

— Нет, там написано: «Деньги дает только под сильным нажимом».

— Это одно и то же! Но погодите, не ровен час! Не исключено, что мы еще встретим нашего коммерческого советника как вполне равноправного коллегу где-нибудь на шоссе. Это дало бы мне большое удовлетворение.

Керн рассмеялся.

— Он и тогда найдет выход из положения. Но скажите, Биндер, зачем вы приехали в Люцерн?

— В Цюрихе запахло жареным. За мной началась слежка. И кроме того, — он нахмурился, — время от времени я приезжаю сюда для получения писем из Германии.

— От родителей?

— От матери.

Керн замолчал. Он вспомнил собственную мать. Изредка он ей писал, но ответа ни разу не получил — его адрес непрерывно менялся.

— Вы любите торт? — спросил Биндер после паузы.

— Конечно, люблю. А у вас разве есть?

— Есть. Подождите минутку.

Он вернулся с картонной коробкой и извлек из нее небольшой песочный торт, аккуратно завернутый в шелковую бумагу.

— Прямо с таможни, — сказал Биндер. — Знакомые привезли.

— Тогда съешьте его сами, — сказал Керн. — Сразу видно, мама испекла!

— Да, именно она. Поэтому я и не прикоснусь к нему. Не могу!

— Этого не понимаю. Господи, если бы я получил торт от матери! Я ел бы его целый месяц! Каждый вечер по крохотному кусочку.

— Да поймите же! — глухо и резко произнес Биндер. — Торт прислан не мне, а моему брату.

— Но вы же говорили, что ваш брат умер, — удивился Керн.

— Да, говорил. Но она этого еще не знает.

— Как не знает?

— А вот так! Не могу ей написать. Просто не могу. Она умрет, если узнает. Брат был ее любимцем, а меня она никогда особенно не жаловала. Впрочем, он и в самом деле был лучше меня. Потому-то и не выдержал. А я не пропаду! Ни за что не пропаду! Сами видите, какой я ловкач! — Он злобно швырнул на пол деньги, полученные от Оппенгейма.

Керн поднял кредитку и положил ее на стол. Биндер присел и закурил. Затем достал бумажник и вынул из него письмо.

— Вот ее последнее письмо. Оно пришло вместе с тортом. Прочтите и вы поймете, как все это бередит душу.