Все рушится

Еще не пропели первые петухи, Умуофия была погружена в глубокий сон и окутана тишиной, когда заговорил экве и тишину разорвали пушечные выстрелы. Мужчины заворочались на своих бамбуковых кроватях и начали тревожно прислушиваться. Кто-то умер. Казалось, небо расщепилось от грома пушек. Ди-го-го-ди-го-ди-ди-го-го! – скорбная весть неслась в ночном воздухе. Женский вой слабо доносился издалека и опускался на землю траурным покровом. Время от времени, когда к дому, который посетила смерть, подходил мужчина, женский вой перекрывался горестными стенаниями, вырывавшимися из глубины его груди. Раз или два мужчина издавал громкий возглас печали, потом усаживался рядом с остальными мужчинами, и над землей снова плыли бесконечный женский вой и сокровенный речитатив экве. То и дело била пушка. Женский плач не был слышен за пределами деревни, но

экве разносил траурную весть по всем девяти деревням и даже дальше. Она начиналась с именования клана: Умуофия ободо дике – земля отважных. Умуофия ободо дике! Умуофия ободо дике! – этот клич повторялся снова и снова, и с каждым повтором в душе каждого, кто в ту ночь проснулся на своем бамбуковом ложе, нарастала тревога. Потом звук экве

приблизился, и стало известно название деревни: «Игуэдо, деревня желтого точильного камня!» Это была деревня Оконкво. Снова и снова барабан взывал к жителям Игуэдо, и люди во всех девяти деревнях ждали затаив дыхание. Наконец было названо имя, и люди выдохнули: «Эу-у, Эзеуду умер». Холодная дрожь пробежала у Оконкво по спине, когда он вспомнил последний визит Эзеуду к нему. «Этот мальчик называет тебя отцом, – сказал тогда старик. – Ты не должен быть причастен к его смерти».

Эзеуду был великим человеком, и на его похороны собрался весь род. Били древние барабаны смерти, палили ружья и пушки, мужчины в исступлении метались по деревне, срубая каждое дерево, убивая любую скотину, которая встречалась им на пути, перепрыгивали через ограды и танцевали на крышах. Это были похороны воина, и с утра до ночи попрощаться с ним приходили воины группами разных возрастов. На всех были короткие юбки из подкопченных волокон рафии, тела разрисованы мелом и углем. То и дело из загробного мира являлся дух какого-нибудь предка или эгвугву, говоривший дрожащим неземным голосом и весь покрытый рафией. Некоторые из них были очень воинственными, и в начале дня, когда один из них появился с острым мачете в руке, все, обезумев от страха, бросились искать убежище; предотвратить беду удалось двум мужчинам, которые сумели поймать его и связать крепкой веревкой. Время от времени он изворачивался и делал выпады в сторону этих мужчин, и тогда им приходилось спасаться бегством. Но они неизменно возвращались и подбирали конец длинной веревки, которую он волок за собой. А

эгвугву устрашающим голосом пел о том, что Эквенсу, Злой дух, вошел в него через глаз.

Но самому ужасному из духов еще предстояло явиться. Он всегда представал один, в форме гроба, окруженного облаком мух. В воздухе сразу же повисало мерзкое зловоние. Даже самые могущественные колдуны прятались при его приближении. Много лет назад один эгвугву дерзнул не уступить ему дорогу и был пригвожден к месту на два дня. Этот злой дух был одноруким и всегда имел при себе оплетенный сосуд, полный воды.

Некоторые же эгвугву были совершенно безобидными. Один из них от старости нетвердо держался на ногах и всегда тяжело опирался на палку. Неуверенным шагом он приближался к месту, где лежал покойник, какое-то время стоял над ним, всматриваясь, и уходил обратно – к себе под землю.

Между землей живых и обиталищем предков расстояние было невелико. Движение оттуда сюда и обратно происходило постоянно, особенно в дни праздников или когда умирал кто-то из стариков, потому что старые люди были ближе всех к предкам. Жизнь человека от рождения до смерти знаменовалась переходными ритуалами, делавшими его все ближе и ближе к праотцам.

Эзеуду был самым старым жителем деревни. Лишь три человека во всем племени были старше его, и только четыре или пять дожили примерно до его возраста. Когда один из них появлялся, чтобы на нетвердых ногах исполнить погребальный танец племени, молодые мужчины расступались, и шум стихал.

Похороны были пышные, какие и подобали благородному воину. По мере приближения вечера крики и стрельба, бой барабанов и лязг мачете становились все громче и неистовей.

За свою жизнь Эзеуду заслужил три титула, что было редким достижением. Их существовало всего четыре, и лишь один или два человека в каждом поколении удостаивались четвертого, высшего из них, и тогда они становились повелителями. Поскольку Эзеуду был титулован трижды, его следовало хоронить в темноте, сакральную церемонию надлежало освещать лишь одной тлеющей головней.