Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Итак, Курц построил свой бизнес на том, что внедрился в верования туземцев и заставил их обожать себя, как бога, и приносить ему жертвы. «Глушь его... приняла, полюбила» (86), и он полюбил ее. Их союз ознаменовали «какие-то дьявольские церемонии посвящения». Курц мог «председательствовать во время полунощной пляски, закончившейся невероятными це­ремониальными обрядами» (88), и эти обряды давали ему власть собирать слоновую кость. Эти «невероятные... обряды» отталкивали здравомыслящего Марлоу даже «сильнее, чем эти головы, сушившиеся на кольях под окнами» мистера Курца (103—104). В итоге он так и не смог подробнее выяснить смысл религии, учрежденной Курцем, и детали его ритуалов. Мы узна­ем только, что Курц «имел власть чаровать или устрашать пер­вобытные души дикарей, которые в его честь совершали кол­довскую пляску» и что ритуал был как-то связан с их «избиением в широком масштабе». Прибыль создавалась совме­стным действием обрядов и набегов. Для Марлоу, как и для Кон­рада, этот гибридный террор, который подражает дикости средствами цивилизации, был хуже самой дикости.

333

Антропологические успехи Марлоу не очень впечатляют; в сердце тьмы он открыл необыкновенное явление, но был сре­ди туземцев недолго и описывает его немного туманно. Зато успехи самого Курца были официально признаны. Он состоял членом Международного общества по искоренению туземных обычаев и в отчете, посланном в это общество, доказывал, что белые «должны казаться им (дикарям) существами сверхъесте­ственными» (89). В конце последней страницы этой «прекрас­ной статьи» Марлоу нашел «нацарапанную нетвердой рукой заметку, которую можно рассматривать как изложение метода...: "Истребляйте всех скотов!"» Марлоу понимает, что оба аспекта этого бизнес-плана взаимосвязаны. Когда просвещенные коло­низаторы околдовывают мир ради «идеи», такое колдовство требует насилия и ведет к нему.

«Эребус» и «Террор»

В 1870 году польский мальчик Юзеф пристрастился к гео­графии (Conrad 1921: 19). Он учился в краковской школе, и разглядывание цветных карт было его любимым занятием (эту страсть потом разделит Марлоу). Родители Юзефа были рос­сийскими подданными и жили в сложной колониальной ситу­ации. Дед и отец мальчика были управляющими в арендован­ных имениях в Западной Украине, на землях, которые отошли к Российской империи после второго раздела Польши. Юзеф родился на этой дважды колонизованной территории, в укра­инско-еврейском Бердичеве. Его отец Аполлон Коженевский учился на отделении восточных языков Петербургского уни­верситета, главой которого был Осип Сенковский — польский писатель и ученый, ставший лидером российского востокове­дения. Родившийся под Винницей, Коженевский был польским поэтом и драматургом, на творчество которого повлияли его российские предшественники, и героем польской борьбы про­тив империи. В Житомире и потом в Варшаве он возглавил

334

подпольное движение за освобождение Польши и Украины от власти России, начав подрывную работу во время Крымской войны, в тылу российской армии. Его арестовали в октябре 1861 года, незадолго до начала Польского восстания, и сосла­ли в Вологду. Его сопровождала жена вместе с пятилетним сы­ном. Потом, из-за болезни жены, их перевели в Чернигов, где она умерла от чахотки. После пяти лет ссылки Аполлон и Юзеф Коженевские смогли нелегально перебраться в австрийскую Польшу. Юзефу было 10 лет, и большую часть детства он про­вел в Российской империи. Пешком, на руках у отца или в те­леге Юзеф проделал по ней тысячи километров. Он знал ее стужу и хлеб, беды и дали. Потом, в Кракове, его отец тоже умер от чахотки и Юзеф остался сиротой и лицом без гражданства. Вологда не Арктика, но ее было достаточно для того, чтобы он навсегда пристрастился к арктическим картам и героям-оди­ночкам, умирающим во льдах. Из своего опыта в краковской школе Юзеф с наибольшим интересом вспоминал сочинение о полярных странствиях, написанное им «с большой эрудици­ей». Но его учителя не разделяли его смутного тогда чувства, ко­торое Конрад и полстолетия спустя определял уклончиво, хоть и красиво, как «романтическое стремление к реальности»: учи­телей совсем не интересовала Арктика (Conrad 1921:17).

Когда в последние годы жизни Конрад писал воспоминания, он все еще не мог смириться с событиями своего далекого про­шлого. Несколько раз он возвращался к тому, как его больная мать на несколько месяцев вернулась из Вологды в Польшу, чтобы потом вновь отправиться к мужу, в холодную и страш­ную ссылку. С иронией и сочувствием Конрад передавал исто­рии, слышанные в юности от воинственных родственников- шляхтичей. Когда его дядя, офицер наполеоновской армии, прятался от казаков в крестьянской избе, залаяла собака. Что­бы она не выдала его, дядя отрезал ей голову, а потом и съел. «Конечно, он съел пса, чтобы утолить голод, но еще ему хоте­лось утолить свой ненасытный патриотический пыл», — писал Конрад (Conrad 1919: 78).

335