Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

В «Грозе» Александра Островского несчастный любовник, молодой волжский купец, уезжает в Бурятию торговать с Кита­ем1. В «Анне Карениной» Толстого несчастный любовник, мо­лодой столичный офицер, собирается ехать на службу в Таш­кент. Эти ориенталистские истории похожи на те, что Эдвард Сайд любил описывать, ссылаясь на английские романы. К ним, однако, прибавлялись путешествия в глубь России. Со времени провозглашения империи и от ее имени отечественные и ино­странные исследователи путешествовали по просторам Рос­сии, совершая необыкновенные открытия. Организованные немцами на российской службе экспедиции XVIII века отправ­лялись в Сибирь, на Кавказ, в южные степи, но также и во внут­ренние губернии. Организатор многолетней экспедиции на Камчатку Герхард Фридрих Миллер умер, когда из любопытства объезжал подмосковные деревни (Black 1986; Мюллер 1996). Отвечая на «Историю обеих Индий» Рейналя, Радищев написал «Путешествие из Петербурга в Москву». Наряду с традиционны­ми поездками в Париж и Рим в XIX веке путешествие по Евро­пейской России стало частью гранд-тура, который считался же-

1 В тексте это торговое место на китайской границе обозначено как Тяхта; имелась в виду, вероятно, Кяхта в нынешней Бурятии. 

165

лательным для юного дворянина (Козлов 1993). Литература Высокого Имперского периода полна путешествий в неведо­мые земли, населенные странными соотечественниками. В от­вет на байроновское «Паломничество Чайлд-Гарольда», где ге­рой отправляется в экзотическое Средиземноморье, Пушкин пишет «Путешествие Онегина», посылая героя в многолетний тур по российским губерниям, из Новгородской в Астрахан­скую, а оттуда в Одессу (см.: Hokanson 2010: 126). Из пушкин­ских набросков видно, как во время путешествия панъевропей­ский дендизм Онегина меняется на импровизированный русский национализм, — развитие темы, которое станет типич­ным для середины века. Либеральный член императорской се­мьи, великий князь Константин Николаевич, призывал прави­тельство сосредоточиться на губерниях Центральной России, которые «в центре своем, в тех сплошных коренных русских областях, составляют по народности и вере настоящую и глав­ную силу ее». Сыграв ключевую роль в продаже Аляски и в ос­вобождении крестьян, Константин предлагал избавиться от тех окраин, развивать и защищать которые затруднительно, «дабы сохранить те из своих оконечностей, владение коими возмож­но и приносит истинную пользу» (История 1997: 3/386; Даме- шек, Ремнев 2007). По инициативе Константина Морское ми­нистерство и Географическое общество организовали серию новых экспедиций в глубь России. Все больше пресекаясь, по­литический либерализм и культурный национализм одновре­менно поворачивались лицом к внутренней России.

21 июня 1826 года российский дипломат и драматург Алек­сандр Грибоедов съездил из Петербурга в ближайшую деревню Парголово (ныне это престижная часть города). Занимавший должности в колониальной администрации Кавказа и военной миссии в Персии Грибоедов был отозван в столицу, чтобы про­вести шесть месяцев под арестом за связь с участниками недав­него Декабрьского восстания. Разбирательство закончилось оправданием Грибоедова, но его комедия «Горе от ума» была запрещена к постановке; теперь он готовился уехать обратно в

166

Тифлис. Среди этих бурных событий ему хорошо запомнилась поездка в Парголово:

Под нами, на берегах тихих вод, в перелесках, в прямизнах аллей, мелькали группы девушек; мы пустились за ними, бродили час, два; вдруг послышались нам звучные плясо­вые напевы, голоса женские и мужские... Родные песни! Куда занесены вы с священных берегов Днепра и Волги? — Приходим назад: то место было уже наполнено белокуры­ми крестьяночками в лентах и бусах; другой хор из маль­чиков; мне более всего понравились двух из них смелые черты и вольные движения.

Потратив пару часов на преследование местных девушек, дворяне вернулись на сельский праздник, чтобы полюбовать­ся мальчиками. В это идиллическое мгновение парголовские впечатления Грибоедова вдруг становятся необычайно инте­ресными:

Прислонясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежден­ный класс полуевропейцев, к которому и я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели: их серд­цам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Ка­ким черным волшебством сделались мы чужие между сво­ими! Финны и тунгусы скорее приемлются в наше собратство, становятся выше нас, делаются нам образца­ми, а народ единокровный, наш народ разрознен с нами, и навеки! Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за це­лое столетие, он конечно бы заключил из резкой проти­воположности нравов, что у нас господа и крестьяне про­исходят от двух различных племен, которые не успели еще перемешаться обычаями и нравами (1999b: 276).