Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

В 1976 году в лекции в Коллеж де Франс Мишель Фуко дал свое определение расы: «Есть две расы, если имеются две груп­пы, которые, несмотря на их совместное проживание, не сме­шались... которые не имеют... одного и того же языка и часто общей религии». Такие расы формируют «единство и полити­ческое целое только ценой войн, нашествий, завоеваний, бата­лий, побед и поражений» (2005:92—93). Иными словами, расы смешиваются только в результате большого насилия. Как и рус­ские критики сословного права, Фуко отделял понятие расы от колониального дискурса и применял его к отношениям между группами внутри Европы. Политика есть продолжение войны другими средствами, формулировал Фуко; борьба рас, наполняв­шая колониальную историю, была центром и истоком полити­ки самих метрополий. Исследуя, как английская и французская революции оживили древнюю память о войнах между римляна­ми и кельтами, саксами и норманнами, Фуко говорил о внутрен­нем колониализме, который предреволюционная Европа прак­тиковала в отношении самой себя (2005:117). Когда английские или шотландские короли заявляли о своем божественном пра­ве царствовать, они представляли себя как потомков Вильгель­ма Завоевателя, короля норманнов (и младшего соплеменника Рюрика). Теория божественного права не просто была связана с теорией норманнского завоевания — это была одна и та же теория. Соответственно, те, кто ставил власть королей под во­прос, — например, радикальные сектанты периода английской революции, — протестовали против «норманнского ярма» и взы­вали к «народному праву» саксов. В средневековой Франции Фуко обнаружил схожие конструкции. Он мог бы упомянуть и многие русские примеры, вплоть до настойчивой революцион­ной идеи, что Романовы — «немецкая династия»; эту идею повто­ряли многие, от Бакунина до лидеров 1917 года.

Социальные историки-марксисты интерпретировали эти расовые идеи как скрытую форму классовой борьбы. Фуко в своих лекциях о биополитике, напротив, нейтрализовал само различие между классом и расой. Он представил слушателям два мифологических языка — язык расы и язык класса — как взаимозаменимые. Иногда к реальному опыту исторических деятелей был ближе первый, иногда второй: у разных теорети­ков и идеологов были разные предпочтения. Обобщая, Фуко представляет политические философии Гоббса и Маркса как попытки усмирить конфликт между расами, нейтрализовав его новым понятийным языком. Как Маркс, хоть и другим спосо­бом, Гоббс предлагал сложные модели — природное состояние, договор, суверенитет, — которые сделали бы расовый конф­ликт несущественным. Именно память о норманнском завоева­нии была тем, что Гоббс стремился «исключить» при помощи своей политической философии (Фуко 2005: 125). В этом смысле Фуко говорил здесь, что гоббсовский Левиафан — «не­видимый противник» норманского завоевания или, скорее, памяти о нем.

В нарративе Фуко о расовых войнах в истоке и сердце Ев­ропы много увлекательного, многое и преувеличено (Stoler 1995). В отличие от других его идей, эти мысли Фуко о белых расах не вошли в основной корпус, востребованный гумани­тарной наукой. Американские теоретики расы, в других ситуа­циях радостно следующие за Фуко, уклонились от сравнений своего понимания расы и трактовки ее в лекциях Фуко о биопо­литике. Однако в российской историографии был интересный Момент, связанный с борьбой расы и класса в интерпретации истории по сценарию, близкому к тому, что предложил Фуко. В середине XIX века два казанских ученых, Степан Ешевский и его ученик Афанасий Щапов, создали несколько важных ра­бот по истории рас в России. Вскоре их труды потерялись в тени двух московских историков, Сергея Соловьева и его уче­ника Василия Ключевского, которые создали российскую вер­сию социальной истории как истории сословий.