Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Около 1820 года балтийский немец на службе в российском флоте, капитан Фердинанд Врангель, по пути в Русскую Амери­ку посетил Якутск. Там он застал большую ярмарку, где меха обменивались на зерно, табак и водку. Все русские в этом горо­де занимались пушной торговлей; охотники, ремесленники и возчики в городе были якутами. Большинство их было креще­ными, и даже иконы в пяти церквах города были написаны яку­тами. Тем не менее, отмечал Врангель, они сохраняли и обычаи шаманизма. Богатые русские семьи нанимали якутских нянь для своих детей. Многие здесь были смешанного происхожде­ния и говорили по-якутски и по-русски, да и выглядели одина­ково: и русские, и якуты носили традиционную меховую одеж­ду, которая помогала выживать в арктическом климате. Похожей была и их диета: сухая рыба перерабатывалась в муку, из которой пекли хлеб и пироги, потому что зерно было слиш­ком дорого. Перед нами картина богатой культурной гибриди­зации, в которой влияния идут в обе стороны, потомки шама­нов пишут православные иконы, хлеб пекут из рыбы, а светское общество вместо французского говорит на якутском:

Первоначальным воспитанием здешнего юношества объясняется с первого взгляда странным кажущееся явле­ние, что даже в несколько высшем кругу общества якут­ский язык играет почти столь же главную роль, какую французский в обеих наших столицах. Это обстоятель­ство крайне поразило меня на одном блестящем празд­ничном обеде, который давал богатейший из здешних торговцев мехами в именины своей жены. Общество со­стояло из областного начальника, почетнейшего духовен­ства, чиновников и некоторого числа купцов, но большая часть разговоров была так испещрена фразами из якутс­кого языка, что я, по незнанию его, принимал в беседе весьма слабое участие (Врангель 1841: 171).

Хотя обратная ассимиляция — не редкость в истории импе­рий, сосуществование якутов и русских было на редкость мир­ным. Народ с традиционной культурой гостеприимства и им­мунитетом к европейским болезням, якуты меньше пострадали от пушного промысла, чем другие коренные народы. Севернее и восточнее Якутска несколько воинственных племен, отказав­шихся от выплаты ясака и других форм общения с русскими, были уничтожены. Гражданский мир в Якутске и колониальная война на Кавказе были двумя предельно различными ситуаци­ями, но в обеих мы видим, что влияние русских на коренное население шло параллельно с обратным влиянием коренного населения на русских. Как показал Лермонтов с недостижимой для историка убедительностью, даже во время кровавой войны представители доминирующей власти восхищались нравами угнетенных и подражали им.

К середине XIX века слово «креол» стало в Сибири общепри­нятым. Многие сибиряки — русские, креолы и инородцы — владели двумя языками и культурами, русской и местной, сме­шивая их до неразличимости. Эти долгосрочные трансэтни­ческие, часто гендер-специфичные процессы ассимиляции, гибридизации и мимесиса были продуктивны для культуры

Российской империи. Ученик Ешевского Афанасий Щапов до­кументировал эти явления в серии статей, написанных им в 1860-х годах, в сибирской ссылке (1906: 2/365—481). Сам си­бирский креол, Щапов доказывал, что Россия возникла в ре­зультате тысячелетней «славянской колонизации» земель, кото­рые принадлежали финнам, татарам, якутам и другим народам; всего Щапов насчитал их 111. Эта колонизация — сущность российской истории, с ней связана «вся наша правда и наша вина». Приводя примеры уничтожения тихоокеанских племен российскими казаками и матросами, Щапов полагал теперь, что более ранние славянские вторжения по всей Евразии были не менее кровавыми, просто память о них стерлась. Этим но­вым пониманием роли насилия и забвения в процессе колони­зации Щапов поправлял своего казанского учителя Ешевского. В двух больших частях России, которые Щапов знал и любил, — в татарских землях вокруг Казани и в Западной Сибири, — рус­ские частично ассимилировали коренное население, крестив часть туземцев, заключая смешанные браки, передавая им свои ремесленные навыки и таким образом включая их в российс­кую экономику. На многих примерах Щапов показал, что у рос­сийской колонизации был и обратный, доселе неизвестный аспект: русские перенимали навыки, обычаи, инструменты, одежду, язык и даже внешний вид местного населения. Совре­менный историк приводит немало своих примеров «корениза- ции» русских в разных районах Сибири (Sunderland 1996).