Загадочное происшествие в Стайлзе

– Он воскликнул: «Это все меняет!», и повторил это дважды. И тогда я вот о чем подумал. Помните, Инглторп сообщил, что оставил чашку с кофе на столике в холле? А Бауэрштейн явился примерно в это время. Предположим, доктор, проходя через холл, опустил кое-что в кофе…

– Это было бы очень рискованно, – хмыкнул Джон.

– Да, но вполне осуществимо.

– Но откуда он мог узнать, кому именно предназначался этот кофе? Нет, старина, думаю, вы что-то перемудрили.

И в этот момент я вспомнил еще об одном обстоятельстве.

– Вы правы! Все было совсем не так! Слушайте!

И я поведал ему об образце какао, который Пуаро отдал на анализ.

Джон прервал меня, удивившись точь-в-точь, как я ранее:

– Но о чем вы говорите? Бауэрштейн ведь уже исследовал какао?

– В этом-то все и дело! Я тоже не сразу понял! Бауэрштейн лично занимался проверкой напитка – и он мог запросто сварить обычное какао и отправить на исследование. Конечно, никакого стрихнина в нем не найдут! Но никому и в голову не пришло заподозрить Бауэрштейна – или взять еще одну пробу для контрольного теста. Никому, кроме Пуаро, – добавил я в запоздалом приступе раскаяния.

– Да, но что насчет горечи, которую какао не способно замаскировать?

– Мы, опять-таки, поверили на слово Бауэрштейну. Но даже если это правда – не странно ли, что мы разыскиваем таинственного отравителя, а буквально под рукой находится величайший в мире токсиколог.

– Токси… кто?

– Специалист по ядам и отравляющим веществам. Кто как не он способен сделать яд безвкусным? Или же это мог быть вовсе не стрихнин, а какой-нибудь малоизвестный наркотик, о котором никто никогда не слышал и который вызывает почти такие же симптомы.

– Гм, возможно вы и правы, – заколебался Джон. – Но, слушайте, как же он смог добраться до какао? Оно же не стояло на столике в холле?

– Нет, не стояло, – нехотя признал я.

И вдруг в моей голове возникло чудовищное предположение. Я молился и надеялся, что эта же мысль не придет в голову и Джону. Но, видя, что мой друг продолжает недоуменно морщить лоб, я вздохнул с облегчением. Ибо в какой-то момент я сообразил, что у доктора Бауэрштейна мог быть сообщник. Но разве можно себе представить, чтобы такая очаровательная женщина, как Мэри, могла быть замешана в убийстве? И всё же среди отравительниц не так уж редко встречались женщины небывалого очарования. В памяти моей всплыл разговор за чаем в день моего приезда, именно тогда Мэри вдруг сказала, что яд – женское оружие, и как же засверкали при этом ее прекрасные глаза! И в каком волнении пребывала она в тот роковой вечер вторника! Неужели миссис Инглторп обнаружила запретную связь между Мэри и Бауэрштейном и пригрозила рассказать об этом Джону? Может быть, хозяйку Стайлза убили, чтобы заставить замолчать?

Затем я вспомнил сегодняшний загадочный разговор между Пуаро и Эвелин Говард. Об этом ли шла речь? Это ли та самая чудовищная возможность, в которую Эвелин всеми силами пыталась не поверить?

Да, теперь все сходится.

Неудивительно, что мисс Говард предложила «замять дело». Теперь я понял ее незаконченную фразу: «Сама Эмили предпочла бы…»

И в глубине души я с ней согласился. Разве не предпочла бы миссис Инглторп, чтобы ее смерть осталась неотмщенной, если на другой чаше весов лежало ужасное бесчестье, которому предстояло навеки запятнать имя Кавендишей?

– А все-таки я не могу поверить в вашу версию, – внезапно подал голос Джон. – И знаете, почему?

– Расскажите, – попросил я, радуясь что мы прекратили выяснять, как яд мог попасть в какао.

– Да потому что Бауэрштейн сам настоял на вскрытии. Зачем ему это понадобилось? Ведь малютка Уилкинс был вполне готов подмахнуть заключение о сердечном приступе.

– Да, действительно, – я задумался. – Возможно он хотел перестраховаться. Ведь обстоятельства смерти были таковы, что впоследствии министерство внутренних дел могло потребовать эксгумации. Тогда он оказался бы в очень неприглядном положении – кто поверит, что специалист с его квалификацией не смог распознать симптомы отравления.

– Ну, может быть, вы и правы. И все же вы убедите меня лишь тогда, когда назовете мне мотив.

Я вздрогнул.

– Послушайте, – торопливо сказал я. – Ведь я могу и ошибаться. И помните: все, о чем мы говорили, должно остаться между нами.

– Это само собой.

За беседой мы и не заметили, как дошли до калитки, ведущей в парк. Уже можно было расслышать голоса – сегодня, как и в день моего приезда, стол для чаепития накрыли под большим платаном.

Синтия уже вернулась из госпиталя. Я придвинул свой стул поближе к ней и поведал о страстном желании Пуаро посетить ее аптеку.

– Конечно, он должен ее увидеть! Надо как-нибудь пригласить его на чай. Договорюсь с ним лично. Какой же он лапочка! И до того забавный! Представляете, на днях он заставил меня отстегнуть брошку от воротничка и приколоть заново, потому что она висела не очень ровно.

– Это вполне в его духе. Он буквально помешан на симметрии, – засмеялся я.

– А, значит с вами он тоже проделывает такие штуки?

Мы помолчали пару минут. Затем Синтия покосилась на Мэри Кавендиш и, понизив голос, сказала: