Завтра будет вчера

— Не волнуйся, мышка, — снова отталкивает и широкими шагами к дому, продолжая тянуть за собой в дом, — я предоставлю тебе возможность сравнить, что лучше.

Опустила глаза на его руку и вздрогнула, увидев три пальца. У него на правой руке не было двух пальцев — мизинца и безымянного, а оставшиеся три будто были пришиты заново, уродливо и криво. Остановилась, не отрывая взгляда от них. Артем тоже остановился и молча следил за мной. Мне так кажется, я не знаю. Я смотрела на его изуродованную руку и слышала, как бешено забилось сердце, как его стук начал отдаваться в ушах, как начало колоть губы от желания пройтись по ней поцелуями. Стиснула собственные пальцы, чтобы не коснуться его. Медленно подняла голову и задохнулась, увидев безразличие в его взгляде. Усмехнулся и снова потянул за собой.

С ним бесполезно сопротивляться, бесполезно пытаться вырваться, охранники, горничная, сиделка, с интересом наблюдающие за нами, не позволят. Подмигнула, прибавляя шаг и проходя мимо молодого паренька в черной униформе охранника с торчащим на бедре пистолетом. Пусть лучше думают, что я любовница их хозяина, чем бесправная пленница. Просто у пленницы нет никаких шансов выбраться отсюда.

Но когда мы зашли в мою комнату, и он отпустил мою руку, отпрыгнула от него в сторону, приготовившись бороться до конца. Артем усмехнулся, медленно стягивая с себя кожаную куртку и бросая ее на кровать.

— Только попробуй подойди, попробуй дотронься до меня…

— Подойду, — делает шаг навстречу, а я отступаю назад до тех пор, пока не упираюсь в стену спиной, — и буду трогать столько, — вскинул руку, хватая за плечи и притягивая к себе, — сколько захочу.

Издевательски медленно проводит ладонями по плечам, по спине, сжимает ягодицы, впечатывая в себя.

— Не притворяйся, Мышка… Ты хочешь этого, — шепчет на ухо, обдавая горячим дыханием шею.

И я делаю то единственное, что способно его остановить… и меня. Способно погасить ощущение пламени под кожей от его прикосновений. Это чертово пламя ведь никуда не делось. Я думала, там остыли уже и угли, отсырели в реках моих слез, но он… он разжигает их так быстро и умело…

— А кто вернет сына моей матери, а, Капралов? Матери, которая вспоминает о сыне не в редкие минуты сознания, а думает о нем постоянно?

Он вскидывает голову, и я рада этой его ярости в глазах. Пускай лучше пляшет языками пламени ненависть, а не похоть.

— Нечего сказать, да? Тебя хвалят, тобой восхищаются… все эти людишки, которых ты за деньги купил. Кайфуешь от того, как дуришь их, Капралов? Они подозревают, в лапах какого чудовища находятся?

И тут же вскричать, когда оторвал от пола и пронес к кровати, швырнул на нее, нависая надо мной, не позволяя отползти. А мне плевать — все равно возьмет. Зато так я могу впитывать в себя его ярость, наслаждаться тем, как заходили желваки и стал колюче — непроницаемым взгляд.

— Это ты сделала меня им.

Не говорит — рычит, наклоняясь к моему лицу.

— Ты сделала из меня чудовище.

И очередной раунд битвы, который он снова выиграет. С моими проклятьями и укусами, диким удовольствием, когда шипит от боли и заносит руку, чтобы ударить… но не может, что-то останавливает. А мне хочется, мне, черт бы его побрал, хочется, чтобы избил, чтобы пинал, чтобы места живого не оставил. Только бы не выглядеть в своих же глазах шлюхой… предательницей, которая наслаждается своим поражением, кончает и унизительно кричит в его руках.

И когда он уходит, наконец выдыхать, приходить в себя до следующей встречи, глотая непролитые слезы. Они горячие, жгучие, словно кислота. Мне иногда кажется, они могут выжечь изнутри, заставить ослепнуть, только бы не видеть его.

* * *

— Мое имя, дрянь.

Головой об стену, и я впиваюсь ногтями в его предплечья, злорадно усмехаясь.

— Я не помню.

Выкрикнуть в лицо, смакуя его злость. Единственное, что мне остается в этом противостоянии.

Даже если я лгала… ему никогда не узнать, что его имя выбито на моем сердце. И его оттуда не вывести, не стереть. Я знаю — я пыталась. Тщетно. Только проводить по буквам-рубцам, проклиная каждую из них. Каждую букву его имени, ставшего моим личным проклятьем.

Артем запретил мне покидать свою комнату. Нет, он не сказал ни слова, только запер меня снаружи, оставив слушать свои отдаляющиеся шаги. Мы вообще практически не говорили с ним. Изредка колкими, острыми, словно лезвия, фразами. Нарочно, чтобы причинить моральную боль, помимо физической, унизить, окунуть на дно болота своей ненависти. За то, что раз за разом терпела поражение. За то, что не хотела и в то же время ждала его приходов. Нет, не секса… а именно его. Сходила с ума, билась затылком о стену, понося саму себя последними словами за то, что жду, несмотря ни на что.