Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

В предместье Бостона, на втором этаже двухэтажного дома друзья занимали шесть комнат. Целиком перевезённая огромная библиотека, скромная мебель напоминали ленинградский интерьер. Только кухня с верандой не походила на питерскую. В окна ломились упругие ветви осины и липы, и по их стволам резво взбегали озабоченные поиском пропитания белки. Из-за огромного окна с натянутыми на рамы сетками в отведённой мне комнате была бездна воздуха. Прямо на полу возле широченной тахты я воздвигла башню из запрещённых книг, которые поглощала ночами. Звук сирен полицейских машин сёк предутренний сон. Объезжая город, полиция с определёнными интервалами возвещала обитателям, что охраняет их.

Анка заявила, что хочет читать рукопись в тишине. На семейном совете решили забросить нас с ней дней на восемь в штат Нью-Гемпшир, на дачу старших детей. В машине, которую вёл их зять Фима, с кассет лились песни Окуджавы и Вероники Долиной, царила русская речь, и только американские флаги, водружённые на домах небольших городков, опровергали иллюзию России. Фима предложил уклониться в сторону от дороги, чтобы показать нам «нечто удивительное». В лесу мы увидели длинный, плоский камень, сантиметров на пятнадцать покрытый водой. На его тёмно-серой зернистой поверхности проступали очертания креста, не уступавшего по величине тому, что нёс на себе к Голгофе Иисус. Крест не был ни высечен, ни нарисован, а как бы сам по себе исходил из таинственной плоти камня…

До отказа загрузив холодильник, провожающие уехали. В притихшем доме мы с Анкой остались вдвоём. Она на первом этаже, я – на втором. Что-то об обитателях этого дома рассказывали со стен картины, написанные сыном Наты и Фимы – Андреем. От яркого, многоцветного мира Человек на них был отделён каймой собственного золотистого свечения.

За понятием «частной собственности» для таких, как я, в те годы не значилось ровным счётом ничего, кроме штампа «капиталистический образ жизни». И вот вдруг – двухэтажный дом, луг, поросший густой зелёной травой, смыкающийся с лесом. Гектар леса, огороженный с обеих сторон забором. Выход к реке. Уединённость. И всё это неприкосновенная собственность семьи.

По утрам я выходила в лес, срезала белые грибы в одном месте, подосиновики и подберёзовики – в другом. Там же срезала их и назавтра, убеждаясь в том, что никто на этом участке леса ни на грибы, ни на ягоды не покушается. На страже частной собственности стоял закон, вторжение в её пределы каралось.

Какие-то странные отношения завязались у меня с рекой, огибавшей этот кусок земли. Вокруг – ни души. Вода обжигающе студёная. Несмотря на то что я любила купаться в холодной воде, в эту реку входить было знобко, я долго примерялась. Но, наплававшись, не хотела из неё выходить. Что в этой воде было такого, что колдовским образом удерживало в себе? Анка рассеяла моё недоумение:

– Что ж тут загадочного? Река берёт начало в близлежащих горах. Ты купаешься в воде, ещё не побывавшей в цивилизации. Вот и всё.

Именно! Колдовство – в первозданности. И до чего же радостна простота истин!

Анка была погружена в рукопись. Я – в книги: Берберова, Платонов, Булгаков, Оруэлл… Выйдя к завтраку на четвёртый день, Анка раздумчиво сказала:

– Ты написала бестселлер.

Первым чувством был испуг. Мне отзыв представлялся в другом словесном выражении. Я не поняла: «бестселлер» – это что? Определение с оттенком неодобрения? Или напротив? Но, следуя своей всеохватной логике, Анка уже говорила о чём-то, чего предыдущие читатели рукописи не угадали, не заметили. Потом доверительно добавила:

– Ты ведь знаешь, мне не слишком свойственно плакать, но я плакала, Томочка.

С приехавшим за нами Гришей мы ещё долго и на все лады судили-рядили: сможет ли это быть напечатано? Кем? Где? Сколько должно пройти времени? Где в таком случае искать денежную субсидию?

Америка открывала себя медленно, исподволь, начиная со своих провинций.

– Утром поедем завтракать «к губернатору», – интриговал нас Гриша.

Так говорили в штате Нью-Гемпшир о таверне в горах, которую содержал местный житель – бывший губернатор, ушедший в отставку. Мы приехали рано, таверна была ещё заперта. Зато на домике рядом, где рокотала соковыжимальная машина, висела табличка: «Открыто». Внутри на полках выстроилась батарея трёхлитровых бутылей с яблочным соком. Можно было положить плату на поднос с безнадзорно лежащими на нём долларами, взять бутыль и уйти. Стародавний уклад, доверительность и наивность умиляли, трогали душу.

Обслужить нас вышла вся семья от мала до велика. Две девочки лет шести-семи быстро разложили салфетки на скатерти в крупную клетку, на прилавке у входа разместили всё, что взрослые мастерили на продажу, – от безделушек из дерева до вязаных носков и кофт. Одна за другой подъезжали машины с желающими перекусить. Тепло таверны. Говорок. Уют. Кристально чистый, вкусный воздух, напомнивший Яремчу в Карпатах, где мы с Володей провели счастливые дни. Просмотрев меню, мы дружно заказали кофе, блинчики с кленовым сиропом, что-то ещё.

* * *