Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Поселившись поблизости от детей в Бостоне, Григорий Евсеевич начал планомерно осуществлять выношенную им мечту о взаимонасыщении культур. Он задумал открыть в Бостоне Русский институт для молодых американцев. Нашёл спонсоров, подыскал помещение, набрал штат, пригласил в институт интересных преподавателей. Мало кто верил, что институт сможет функционировать. Но для супругов Тамарченко существование в культуре было способом жить и дышать. Анна Владимировна начала вести там курс русской литературы. За организованным под крылом Бостонского университета детищем Григория Евсеевича – Russian Studies Institute – вскоре утвердилась репутация уважаемого и популярного учебного заведения.

Когда кто-то из их студентов ехал в Ленинград, Анка и Гриша давали мой адрес. Со знакомой восторженной интонацией американские студенты рассказывали об уроках Анны Владимировны, открывавшей им Достоевского, Толстого и Россию. Так мы сдружились с необычайно милой Мелиссой Смит, хорошо говорившей по-русски. Она переводила пьесы многих наших драматургов-женщин: Людмилы Петрушевской, Нины Садур и других. Однажды Мелисса попросила разрешения прийти к нам вместе со своими родителями: «Мне очень хочется, чтобы они побывали в русской семье». Родители оказались жизнерадостными, визит – обоюдно приятным и лёгким. Теперь, в Бостоне, вместе с Анкой и Гришей я была приглашена в эту американскую семью на помолвку Мелиссы.

Когда мы подъехали к трёхэтажному дому «на выселках», у леса, там стояло уже машин тридцать. Гостей соответственно было втрое или даже вчетверо больше. Стоял тёплый, ослепительно солнечный день. Приглашённые расположились кто где хотел: в гостиной, на веранде, на поляне, на пологой горке рядом с домом. Несколько кореянок разносили гостям вино. Для желающих закусить поплотнее на втором этаже был накрыт стол.

Приглашены были коллеги по университету, в котором работали Мелисса и её жених, их родственники. Чужая речь. Добродушная тональность бесед. Смех. От оживлённых, беспечных гостей, от Анки и Гриши меня увела в свою мастерскую мать Мелиссы – художница Джоан, чтобы показать свои работы: превосходные портреты, пейзажи. Тут же вынула из шкатулки кольцо с бирюзой, предназначенное мне в подарок. При нашей первой встрече в Ленинграде, дегустируя то одно, то другое блюдо, Джоан всё время восклицала: «Оу-оу! Новый вкус!» Американская помолвка Мелиссы, открытость их окружения, подаренное кольцо стали «новым вкусом» другой страны – для меня.

Супруги Шварцманы, друзья Анки и Гриши, водили меня по территории Гарвардского университета. Обход зданий, отдых на траве в университетском саду, обед в шумной студенческой столовой оставили ощущение незатруднённости и лёгкости существования американцев. Я с интересом слушала преподавательницу Гарварда Галину Александровну Шабельскую, посвящавшую меня в здешние неписаные законы: не полагалось вслух оглашать оценки студенческих работ, не принято было интересоваться, какой политической ориентации придерживается тот или другой студент, и т. д. С женственной, добрейшей Галиной Александровной мы поочерёдно побывали во всех бостонских музеях.

Навестили мы и Гришиного старшего брата с женой. Их небольшая квартира размещалась в одном из шести коттеджей, построенных для эмигрантов пенсионного возраста. Жена Мирона Евсеевича, Сарра, первым делом показала установленные в квартире кнопки: «Видите? Одна – для вызова врача, другая – для вызова мастера, если надо что-то починить». На столе красовались приготовленные хлебосольной хозяйкой яства. Освещение в столовой было каким-то перламутровым. Поблёскивало семейное столовое серебро. Восседая во главе стола, Мирон Евсеевич тихим, глухим голосом произносил торжественный тост в честь Америки, которая их приветила, обеспечила пособием: «Здесь есть закон! И он – работает!»

Надрывно-горькое, надо сказать, это было свидание. Старые люди вытерпели всё, дождались встречи с сыном и внуками. Радовались и гордились. Но ценой их счастья была инвалидность, подорванное здоровье, поправить которое было уже нельзя.