Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Неля пригласила меня сюда, чтобы подарить и разделить со мной покой, в котором нуждалась сама, который находила здесь. Это был невообразимо щедрый подарок.

Она и впрямь уплыла далеко. А я, полежав в забытьи и чуть освоившись, действительно стала оглядывать пляж и людей. Невдалеке расположился дед с внуком лет пяти. Ребёнок шалил, дед молча, улыбкой и жестами, подыгрывал ему. Брызгались и ныряли в море дети. Кто-то, лёжа под зонтиком, читал. Девушки загорали без лифчиков. Простором и свежестью пахло Средиземное море. Мир? Мирность? Да! В естественном поведении людей проглядывала не только беспечность отдыхающих, но и невозмутимость уверенных в своей жизни людей. Рядом с ними я наслаждалась солнцем, жалась к горячему песку и повторяла про себя: «Дивен мир Твой, Господи!»

Неля писала мне, что ей кажется, будто я каким-то образом связана с этой землёй. Видимой связи с Испанией не было. Но Гражданская война 1936–1939 годов, гордые установки республиканцев: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», «No pasaran!» – крепко запали в память со школьных времён. Воевавшие в Испании представлялись нам героями. Увы, к власти тогда пришёл диктатор Франко. Теперь же, через пятьдесят четыре года, Испанией снова правил король. Любили его, однако, не как наследника династии Бурбонов, а за личное мужество и отвагу.

Историю этой страны регулировали мудрость и воля нации. Я помнила кадры кинохроники: испанские матери в чёрных одеждах, ряды погибших сыновей… Горем, статуарностью люди требовали прекращения бойни. Спокойствие общества, говорят, зависит от справедливости. Её здесь – жаждали.

Неля предупредила, что на пляж придут её друзья: француженка Элизабет с мужем, перуанцем Эмилио. Они пришли: оба высокого роста, худощавые, красивые, на вид около пятидесяти. До возвращения Нели мы кое-как объяснялись по-английски, восполняя нехватку слов улыбкой и жестами. С Нелей они стали оживлённо болтать по-французски.

Попрощавшись с ними, Неля объявила:

– Мы с вами приглашены к ним завтра на ужин!

Подошёл час сиесты. Все, кто находился на пляже, разошлись по домам. Когда я отправилась поплавать, пляж был почти пуст. Отплыв от берега на приличное расстояние, я услышала сзади чьё-то сбивчивое, учащённое дыхание. Похоже было, что какой-то лихач-мальчишка задался целью во что бы то ни стало меня перегнать. Я обернулась. За мной плыла огромная собака. Это было так неожиданно, что у меня вырвался вопрос:

– Зачем ты так далеко заплыла? Смотри, как запыхалась.

Собака чуть сбавила темп, но продолжала плыть.

– Чего ты от меня хочешь?

Удерживая дистанцию, собака упорно плыла за мной. Не на шутку забеспокоившись, я ещё раз спросила её:

– Ну, в чём дело? Мне что, пора возвращаться?

В ту же секунду собака развернулась и поплыла к берегу. Мне ничего не оставалось, как послушно последовать за ней. Опередив меня, собака выбралась на сушу, отряхнулась и затрусила вдоль берега. Стоявшая у воды Неля принялась встревоженно допрашивать меня:

– Что это было, Тамара Владимировна?

– Не знаю. Не поняла. Собака меня от чего-то спасла.

«От чего» – не объяснила…

На следующее утро Неля, прожившая двенадцать лет в Европе, принялась придирчиво осматривать и браковать мои туалеты.

– Вы не можете идти в этом платье на ужин, – заключила она. – И причёска эта совсем не ваша. Мы с Элизабет отведём вас к мастеру, и вам сделают модную стрижку.

– Помилуйте, я не хочу делать стрижку! – отбивалась я.

Но две дамы в полном согласии друг с другом повели меня на заклание моде в какую-то суперпарикмахерскую, располагавшуюся на набережной рядом с дорогими магазинами.

После одного эпизода я вообще никогда к парикмахерским не приближалась. В первый после лагеря приезд в Ленинград, проходя по Невскому мимо одного такого заведения, я через окно загляделась на его уют. Под абажуром настольной лампы, в её оранжевом отсвете за маникюрным столиком священнодействовала мастерица, задушевно воркуя с клиенткой. Мир, в котором за тобой могут ухаживать, делать причёску, маникюр, и раньше был мне чужд. Но вот он всплыл, он наяву и рядом. Забыв, что мои руки много лет были орудием производства на земле и на лесоповале, я не устояла и зашла в парикмахерскую. «Окуните руку в ванночку. Дайте этот палец, дайте тот», – распоряжалась маникюрша. Но мои непослушные, негибкие пальцы не отзывались ни на одну из команд. Мастерица поглядывала на меня, как на тупицу в шапке не по Сеньке. Делая героические усилия, чтобы не расплакаться, я пережила тогда полную меру унижения и стыда и с тех пор затаила обиду на все парикмахерские мира.

В средиземноморской обители красоты мастерица-испанка, прищурив глаза, оглядывала меня с разных сторон. Определившись, резюмировала:

– Стрижка мадам не пойдёт.

– Тогда сделайте причёску, которая, по-вашему, будет ей к лицу, – не отступались мои революционно настроенные спутницы.