Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Не понравившийся мне болгарин Митко раза три сопровождал нас в Барселону. Был малоинтересен, но – ненавязчив. Присутствовал, казалось, и всё. И тем не менее не оставляло ощущение: происходит что-то непонятное.

В Барселоне на бульваре продавались билеты на кресла, в которых можно было отдохнуть, наблюдая жизнь города. Во время одной передышки я спросила Нелю, где тут поблизости может быть почта. Я хотела опустить письмо живущим здесь ленинградским друзьям – Асе Латышевой и Борису Ротенштейну. Неля пожала плечами: не знаю, сейчас, мол, не время. Случайно оглянувшись на Митко, я заметила мелькнувшее в его глазах сочувствие. По-русски он не понимал. Но едва мы встали с кресел, как Митко будто случайно увидел конверт и, обратившись к Неле по-испански, предложил отправить моё письмо.

Когда мы оказались в Барселоне в следующий раз, Неле предстояла очередная встреча с актёрами, а я хотела побывать в соборе Святого Семейства Гауди. Митко вызвался меня сопроводить.

На входящих в собор с горельефа – сверху вниз – взирает Христос. За его затылком – не до конца зашторенный проём. Христос как бы посредничает между нами и мирозданием. Поскольку пять сужающихся кверху башен за оградой собора существуют независимо одна от другой, то, перешагнув порог, оказываешься не под крышей собора, а под открытым небом. Укрыться от Божьего ока – негде. Так мне увиделся замысел архитектора. Возможно, я что-то дофантазировала, но впечатлением хотелось поделиться. Спутник вежливо пережидал, пока я подыскивала нужные английские слова, а затем с расчётом на эффект на отменном русском языке произнёс:

– Интересное наблюдение. Мне это в голову не приходило.

Насколько же я здесь расслабилась, отключила своё «больное воображение»! Мысль о слежке ни разу не пришла в голову. Да и по возрасту я, честно говоря, считала себя уже «снятой с учёта». На неожиданное саморазоблачение Митко внешне я не отреагировала. Зачем? Мы молча дошли до места встречи с Нелей. Прощаясь с нами у эскалатора метро, он сказал, что возвращается в Болгарию – и больше мы не увидимся. Мне он явно демонстрировал «дружелюбие» и мелькнувшее уже однажды усталое сочувствие. По-видимому, старая методика сосуществования надзирающего и поднадзорной отживала своё. Требовались «новые формы». И они, несомненно, были задействованы и давали высокотехнологичные результаты.

Я не решилась сказать Неле, что Митко прекрасно говорит по-русски, что он был ко мне – или к нам обеим – «приставлен»: это значило бы напомнить ей то, от чего она уехала в эмиграцию. Поэтому про «болгарина» я рассказала ей только при следующей встрече.

В двухнедельных впечатлениях от Испании было в избытке «и ситца и парчи». Мне оставалось встретиться с ленинградцами, которым было адресовано опущенное Митко письмо.

Отъезд режиссёра Бориса Ротенштейна из Ленинграда в Испанию был вызван разного рода притеснениями. Для постановок он, с точки зрения начальства, не всегда брал рекомендованную драматургию, а если «рекомендованную», то «не так» её ставил. Дружба с правозащитниками, конфликты с чиновниками. Смирным он не был и не обещал стать. Попал в творческую блокаду, подвергся обструкции – и уехал. В Барселоне ему выпал просто-напросто выдающийся успех. Актёры и студийцы его обожали. Некоторые из его спектаклей рецензенты называли блестящими.

На площади Каталонии, в кафе на крыше гигантского супермаркета, Борис, его жена Ася и я отмечали счастливый поворот их судьбы шампанским и мороженым.

Каким-то седьмым чувством я ощущала, что поезд из Барселоны в Эль-Масноу, в который друзья меня усадили, – не тот. Просила уточнить. Они смеялись: «Вы здесь всё знаете лучше, чем мы?» Оказалось: я беспокоилась не зря. В том пункте, где железнодорожные пути расходились в разные стороны, контролёр проверял мой билет. Только взглянув, он стал что-то торопливо втолковывать мне по-испански. В мою сторону повернулись даже те пассажиры, которые сидели спиной. Увидев их реакцию, я показала рукой на себя и на дверь: «Мне надо выйти?» Все в вагоне разом заговорили, энергично закивали: «Да! Да! Да!» Когда я очутилась в одиннадцать часов вечера на пустой и тёмной платформе неизвестной станции, утешаться оставалось только общим участием. Услышав минут через сорок, что к станции приближается ещё какой-то поезд, я решила, что буду спрашивать: «Эль-Масноу? Эль-Масноу?» – и указывать рукой то в сторону паровоза, то в противоположную сторону. Но тут же увидела в первом вагоне по пояс высунувшихся из окна Бориса и Асю. Поняв, что права была я, они кинулись вдогонку выручать меня.

В канун отъезда домой уснуть не удавалось. Накинув на себя плед, я вышла на террасу. Села в плетёное кресло. Чарующая тёплая ночь. Чужая страна. Часы на башне ратуши били четыре.