Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Это был тот уникальный случай, когда полыхавшее в глазах человека любопытство кричало о его искренности и чистосердечии. Его распахнутость просто требовала к себе внимания. Не отозваться на интерес австралийца к людям другого рода-племени казалось недопустимым грехом.

Вместе с ним пришёл переводчик – Андрей, внук Анки и Гриши Тамарченко. Пока я накрывала на стол, муж расспрашивал Эндрю о театрах и киностудиях Австралии, о сыгранных им ролях.

– О-о! Однажды мне пришлось играть роль майора вашего КГБ! – воскликнул актёр.

– Таким его играли? – сведя брови и изобразив на лице твердокаменность, спросила я.

Австралиец весело рассмеялся и отрицательно замотал головой. Мимикой показал, что имел в виду умного и даже галантного офицера.

Эндрю рассматривал висевшие на стенах фотографии, книги на стеллажах, безделушки. В российском доме его, казалось, занимало решительно всё. Его любознательность вполне укладывалась в рамки хорошего тона. Он был воспитан. И всё было бы мило. Но когда с неотрывным вниманием наблюдавший за всем, что я делала, чужестранец вдруг смолк и глаза его увлажнились, я не на шутку растерялась:

– Что-то случилось, Эндрю?

– Я хотел… я хочу понять, как можно было жить без свободы, и – не могу! – ответил он, не стесняясь навернувшихся слёз.

Напротив меня сидел человек с земель, омываемых Индийским и Тихим океанами, ужаснувшийся чужой и чуждой ему судьбе. Его занимал не государственный, не политический аспект, а экзистенциальный смысл несвободы. Для него свобода была – дыханием, безоговорочным условием существования. Меня никто и никогда не поражал такой первородностью удивления перед несвободой. Он не мог себе представить, как можно дышать без свободы, а я много лет прожила

без неё. И теперь я дрогнула перед годившимся мне в сыновья молодым человеком. Наверное, от стыда за то, что смогла приспособиться к отсутствию этой свободы. Я и охнуть не успела, как разговор с малознакомым человеком из личного выметнулся во вселенский.

– Что ты там сделала с Эндрю? – кричали в две трубки позвонившие из Америки Анка и Гриша Тамарченко.

– О чём вы?

– Эндрю с группой вернулся в США. Перед отъездом в Австралию пришёл к нам знакомиться. Наши дети сказали ему, что ты наш друг. Он собирается добыть деньги на издание твоей рукописи.

– Что вы?! С какой стати? Бред! Вспомните, куда ведёт дорога, вымощенная благими намерениями! – И разве что смешок обежал сердце: «Ну и ну! Помысел-то какой!»

А месяцев через восемь Гриша взволнованно и с расстановкой говорил мне по телефону:

– Слушай внимательно, Томочка! Знаешь, этот австралиец Эндрю действительно собрал деньги на издание твоей книги. Всё серьёзно. Мы здесь с Мелиссой Смит и Галей Шабельской сколько-то доложили. В Петербург едет человек, деньги посылаем с ним. Запоминай, что ты должна сделать. Первое: пригласи ту знакомую из газеты «Час пик», которая хотела издать твои воспоминания. Пригласи также профессора Бориса Фёдоровича Егорова. Пусть он эти деньги передаст ей из рук в руки и возьмёт расписку. Как заключать договор, что в нём должно быть непременно оговорено, тебе тоже подскажет Борис Фёдорович. Я сейчас буду ему звонить. Ты всё поняла?

– Нет! Конечно же нет! Ничего я не поняла… Помилуйте! Дайте опомниться! Господи!

Шесть лет назад Константин Лазаревич Рудницкий пытался напечатать книгу в государственном издательстве. Его усилия я понимала: они объяснялись судьбой его матери. Но почему актёр из Австралии хочет оплатить издание воспоминаний человека, которого видел один раз в чужой стране?! По незнанию языка не прочитав рукописи, по той же причине не имея перспектив ознакомиться с книгой в будущем? Константин Лазаревич Рудницкий – и австралийский актёр Эндрю Шарп? Почему? Почему? Почему?

Всё было как во сне. Я начала действовать согласно предписаниям Гриши.

Задолго до этого театральный критик Елена Алексеева распропагандировала рукопись молодому редактору одного из отделов газеты «Час пик» Маргарите Тоскиной, только-только организовавшей собственное издательство. Маргарита Васильевна проявила к изданию воспоминаний глубокий интерес. И вот мы с Володей сидим напротив Бориса Фёдоровича и Маргариты Васильевны. Деньги ей вручены, договор заключён…

Мы с издательницей подбираем фотографии. Подыскиваем книге название. Маргарита Васильевна отвергает одно за другим. Наконец соглашается на видоизменённую строку Марины Цветаевой. «Молодость! Мой сапожок непарный!» я предлагаю заменить на «Жизнь – сапожок непарный»… Через некоторое время она показывает мне эскиз обложки. Допытывается: «Вас устраивает? Нравится?» Я не очень его понимаю. На эскизе изображено что-то вроде вдребезги разлетевшегося метеорита. Чему-то это отвечает. Говорю: «Да!»

Маргарита Васильевна приносит корректуру первой главы…

И вскоре, не доверяя ни глазам, ни пальцам, я держу в руках КНИГУ. Тираж – пятнадцать тысяч экземпляров.

Она – часть меня!

* * *

Когда книга вышла, Елена Сергеевна Алексеева предложила устроить презентацию в Доме актёра. Мне было страшно – чуть ли не до потери сознания.