Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Разумеется, мне хотелось передать книгу сыну. Он по-прежнему не давал о себе знать. Невестка, с которой мы так пока и не познакомились, тоже редко откликалась на письма.

Внуки подрастали. После рождения второго мальчика прошло уже три с лишним года, а я его ни разу не видела. Поехать в город, где было пережито столько отъявленно тяжёлого, искать встреч с маленькими внуками на стороне, в чужих квартирах, в кафе я не могла.

Летом 1993 года из Севастополя мне позвонили родственники невестки, которые когда-то приезжали в Ленинград:

– Аня с детьми едет отдыхать в севастопольский пансионат. Приезжайте. Будем рады вас видеть.

В разгар летнего сезона, когда люди простаивали у железнодорожных касс по трое суток, приехавший из Швеции Натан Горелик одному ему известными путями добыл для меня билет в Крым. Дети Натана и Наташи Казимировской прибежали на вокзал с цветами проводить меня на свидание с внуками. Неизменный друг Саша Жолондзь упросил начальника поезда поменять мне верхнюю полку на нижнюю. Взволнованы были, кажется, не только близкие, но и просто знакомые: «Наконец-то! Увидите обоих внуков, познакомитесь с невесткой!»

Пансионат располагался на берегу севастопольской бухты. В восемнадцатиметровой комнате, кроме Ани с детьми, жили ещё мать с семилетним сыном. Попытки легально поселиться в пансионат или на квартиру к кому-то из обслуживающего персонала терпели крах. Везде и всё было занято. В конце концов сестра-хозяйка шепнула:

– Да не ходите вы никуда. Попросите соседку не жаловаться и ночуйте вместе со своими. Я подкину вам одеяло с подушкой.

Благодарная сердобольной соседке, согласившейся на увеличение коммуны, и смущённая тем, что невестка уступила мне свою кровать, я провела возле детей весь срок путёвки на птичьих правах. Дети радовались морю так, что ничего, кроме него, и знать не хотели. Прямо из столовой наперегонки мчались на пляж.

– Хочешь, я научу тебя плавать? – зазывала я то одного, то другого. – Хочешь, покажу, как лежать на спине?

– Я сам, я сам, – восставали оба против посягательств на их свободу.

Старший, Алёша, раздумчивый, с мягким сердцем, незамедлительно вставал на защиту, если кто-то обижал младшего. А маленький Андрей, олицетворявший собой страсть и азарт, бросался в воду, барахтался до посинения и ни за что не желал вылезать на берег. Мне нравилось полное растворение невестки в детях, степенное внимание, с которым она вникала в любую их просьбу. Дети к ней льнули.

Моё имя в доме сына не произносилось. Старший внук меня уже забыл. Младший вообще не понимал, кто я такая. Аня представила меня детям как «Тамару Владимировну». Мой приезд ставил её в крайне сложное положение. Она не могла решить: признаться мужу по телефону, что я здесь, или продолжать скрывать.

Поддерживать какое-то подобие совместности в восемнадцатиметровом общежитии на шестерых было нелегко. Я не имела возможности предстать перед детьми ни родной бабушкой, ни щедрой «тётей», покупающей им лакомства и фрукты, организующей прогулки по морю. На это у меня просто не было денег. Безличное присутствие рядом с детьми мне самой виделось неестественным.

К ночи прибрежный песок остывал, становился колким. Море отчуждалось, будто над ним воцарялся какой-то мрачный властелин. В коттеджах пансионата одно за другим гасли освещённые окна. Я сидела на погружённом во тьму берегу с окаменелым, жёстким сознанием своей фатальной ненужности. Уложив детей спать, невестка пришла за мной, отыскала в темноте, села рядом. Невесело, напевно стала уговаривать:

– Что же вы так убиваетесь, Тамара Владимировна? Пойдёмте домой. Уже поздно.

По скупости и односложности её рассказов о доме трудно было понять, как сложились их отношения с Юрой. В тот поздний вечер на берегу моря кое о чём я отважилась её спросить:

– Скажи, пожалуйста, как мой сын относится к Вере Петровне?

– Бывает, срывается, резко ей отвечает, но вообще, по-моему, любит её, – ответила Аня.

– А она?

– Она плоха.

– Что значит «плоха»?

– У неё… онкология.

– Так серьёзно?

– Похоже, очень серьёзно. Встает иногда с постели что-то ему сготовить.

– Сготовить ему? Ему одному?

– Да.

С чем же таким феноменальным я встретилась в собственной жизни, если женщина, имея своего ребёнка, вписывает себя матерью в фальшивые метрики чужого, воспитывает его и любит так сильно и преданно? Кроме того, что он был для неё ставкой в борьбе за брак с Филиппом, было, значит, ещё и другое? Если, не обращая внимания на его жену и детей, Вера Петровна, больная, вставала с постели, чтобы приготовить обед ему одному, это не могло не отразиться на Юриной семейной жизни.

Разговор невестке был явно в тягость. Позже я узнала, что они со свекровью с самого начала не питали друг к другу приязни, что Аня, несмотря ни на что, ухаживала за Верой Петровной до конца. Но тогда она добавила только, что у Веры Петровны рак гайморовой полости, причиняющий ей мучения.