Через какое-то время стало скучно. Делать было нечего, разговаривать не с кем, заниматься делом не хотелось. Ей не хватало людей, но к старым знакомствам она не возвращалась — мешал водораздел, который прошел между ее прежней жизнью и теперешней. А новые знакомства удручали. Между прочим, она вспомнила о том, что сидело занозой в подсознании: она ничего не знала о бабушке. Проанализировав семейные предания, она поняла, что не знает, откуда бабушка родом, чем она занималась, как жила и где их родовые корни — про это не говорили. В семье не было ни старых фотографий, ни старых предметов, и только Юлия Андреевна глухо вспоминала о чрезвычайной бедности. Надя знала о бабушкиной подруге Фаине Павловне — и все.
Через Дениса, который уважительно отнесся к просьбе об исполнении родственного долга, она выяснила адрес Фаины Павловны — это оказалось просто. Надя с замиранием сердца, сжимая формальную коробку конфет, шла в старый дом на Кутузовском проспекте. Она видела Фаину Павловну в детстве, один раз, но помнила, что та одинока, что у нее нет ни детей, ни близких родственников, и было опасение, что она опоздает и застанет чужих людей.
В том, что Фаина Павловна одна, Надя убедилась сразу — старушка оказалась неухоженной, и это контрастировало с ее величественным видом. Надя привыкла, что бабушка была аккуратна, следила за собой, мылась, причесывалась, носила чистое, не говоря о содержании квартиры, а у Фаины Павловны было полное разорение, грязный пол, душный запах, сырые стены в потеках и в грибке. Одежда ее была неопрятна, и еще Надю напугало присутствие жутковатых личностей в одной из комнат. На двери этой комнаты красовался замок, но личности, как только обнаружилось присутствие постороннего, выползли в коридор, злобно щуря глаза, и Надя почувствовала себя неуютно. Она притерпелась к кругу общения Дениса, в котором бывали колоритные персонажи, но таких особей она не пустила бы на порог. Это были два бледненьких, как поганки, с запавшими глазами, тихих, субтильных мужичка, от вида которых мурашки шли по коже.
Фаина Павловна, держа гостью на лестнице, долго и придирчиво расспрашивала, кто такая и зачем, — хотя у Нади сложилось впечатление, что старушка узнала ее с первого взгляда. Мужички стояли в стороне, не вмешивались, буравили Надю взглядами, и ей было жутковато — она жалела о своих фантазиях и думала, что, может быть, даже неплохо, если Фаина Павловна ее не пустит. Но Фаина Павловна сменила гнев на милость и велела проходить.
Разговор не задался. Надя понимала, что глупо и неловко заявлять: расскажите о моей бабушке, — старинная подруга резонно возразит: у покойницы при жизни надо было спрашивать. Поэтому она придумала легенду, что от бабушки осталось мало фотографий, и не поделится ли Фаина Павловна тем, что есть. Но старушка изобразила величественный вид, помотала головой и сообщила, что фотографии она утратила в пятьдесят шестом году.
— Как квартиру обокрали, не найду, — поведала она скупо. — Может, выбросили со злости. А может, с собой забрали.
Зачем было кому-то забирать ее фотографии, она не объяснила — впрочем, Надя в эту версию не поверила. Взгляд, брошенный на старушкину комнату, говорил, что ее собственность лет пятьдесят не трогали — даже газеты в углу были такого изжелта ветхого вида, что, казалось, при первом прикосновении бумага рассыплется в пыль. Конфеты Фаина Павловна куда-то ловко засунула и не предложила внучке старинной подруги не только чаю, но и сесть разрешила не сразу. Расспросы тоже ни к чему не привели. Только раз у Фаины Павловны мелькнуло что-то живое и сорвалось:
— Помню, в войну мы с Машей ехали… Нет, это после войны. А поезда-то были теплушки…
— Куда ехали? — спросила Надя и пожалела, потому что Фаина Павловна осеклась, замкнулась, поджала губы и сообщила:
— Ох, не помню, ничего не помню, — и пожаловалась: — У меня-то отец на войне погиб. В начале сорок второго…
Последовали бессвязные междометия и жалобы на голову. Надя была поражена, она сидела и гадала: зачем скрывать прошлое? Может быть, Фаина Павловна происходит из сверхаристократическо-интеллигентной семьи? Но минуло столько времени… Или дело не в происхождении, не в семье, а в вошедшей в плоть и кровь привычке не говорить лишнего? Пахнуло чем-то неестественным, Надя испугалась, что факты, извлеченные из памяти Фаины Павловны, раздавят ее окончательно, и прекратила расспросы.
— А кто с вами живет? — спросила она напоследок.
— Постояльцы, — оживилась Фаина Павловна. — Благодетели. Что бы я делала без них…
И невпопад пробурчала:
— Новости-то смотришь? Страх какой, что в стране творится, везде стреляют — в Молдавии стреляют, в Грузии стреляют, в Средней Азии стреляют…
Оторопевшая Надя открыла рот, но воздержалась огорчать Фаину Павловну сообщением, что не меньше стреляют в Москве и что ей стоило бы волноваться скорее за себя, чем за страну.
Когда Надя спускалась по лестнице, ее неслышно догнал один из благодетелей, перегородил дорогу и угрожающе спросил:
— Ты родственница?
— Нет, — отшатнулась Надя.