Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг.

Теория «большого пространства» не обязательно должна была приводить к преобразованию принятого международного права. Если кто-то утверждает, что государства — это единственные субъекты международных отношений, не имеет значения, являются ли и эти субъекты государствами с маленьким или с большим пространством, дают ли они себе причудливое название рейха или довольствуются просто «государством». Таково представление многих немецких юристов-международников.[373] Но господствующая школа отбросила оба традиционных понятия — государства и международного права. Один автор поставил проблему следующим образом: «Если развитие действительно обладает тенденцией к большим пространствам, то тогда или «международное право» касается отношений между большими пространствами, или же закон свободного народа, живущего на общем большом пространстве».[374]

Сама формулировка вопроса обнаруживает основной мотив. Она не только характеризует поляков, чехов, голландцев, бельгийцев и евреев как «свободные» народы, но также и оправдывает иерархию рас внутри германского государства сводом правил, называемым международным правом, но фактически являющимся не чем иным, как государственным правом империи. Иными словами, отношения отдельных государств друг к другу больше не находятся в рамках международного права. Наоборот, неприкосновенность международного права отвергается как применимая только к положению внутри каждой из империй.[375]

Такая схоластическая стратегия имеет еще более далеко идущие последствия. Тенденция к большим пространствам, понятым Ратцелем как простой географический феномен, теперь становится историко-политическим процессом. Экономика больших пространств предшествует политике больших пространств. Большие пространства получили свой мандат благодаря образованию трестов, монополизации, электрификации и рационализации германской промышленности.[376] Интегрирующая функция технологии не видна в рамках программы территориального разделения труда, но в программе территориальной экспансии она достаточно велика, чтобы поглощать продукты экономических гигантов. Внутренняя связь между монополистической экономикой и территориальными завоеваниями становится полностью открытой.

Традиционное международное право осуждается как творение евреев[377]

и как личина британского империализма. Пространство должно стать первичной основой международного порядка[378] — иными словами, возвращение регионалистских идей. Это национал-социалистический регионализм против универсалистского международного права британского империализма и интервенционизма. «За фасадом общих норм (международного права) лежит на самом деле система англо-саксонского мирового империализма».[379] Универсализм работает при условии, что равенство всех подразумевается в самом понятии суверенитета. Поскольку государства больше не стоят в центре международного права, идеи государственного суверенитета и государственного равенства должны отпасть. Универсализм должен быть заменен мышлением в «конкретных порядках», а самый конкретный из всех существующих порядков — это großdeutsche Reich.

Книга Стединга очень близка этой концепции, и хотя она нашла несколько иные отзвуки в Германии, национал-социалистические юристы-международники уделяли ей большое внимание.[380]

Как на прецеденты их нового регионализма германцы указывают на такие пространственные последствия современной войны, как идея опасных зон в американском законе о нейтралитете и зоны безопасности в панамской конвенции 3 октября 1939 г. В представлениях немцев первая идея имеет особое значение, потому что она отвергает свободу морей, основной принцип международного универсализма, и заменяет ее принципом зон. Сходным образом зона трехсот миль, провозглашенная в панамской конвенции, рассматривается как необходимое следствие идеи больших пространств, лежащей в основе доктрины Монро, и как противоречащая нейтралитету.[381]

У германских теоретиков вызывает ликование новая переработка доктрины Монро в панамериканизм. «Принцип порядка, — пишет один из них, — был объявлен имеющим значение для всего мира».[382] Кроме того, именно американский эксперт, Квинси Райт, сказал о гаванском пакте: «Если первоначально доктрина Монро имела дело только с земными пространствами в Западном полушарии, то теперь предполагается расширить ее и на моря. Первоначально доктрина Монро была связана с общим утверждением свободы морей, но в ее новой форме она имеет некоторое сходство с доктриной mare clausuni Испании и Португалии в XVI столетии, против которой Гроций выдвигал принцип mare liberum»,[383] Это требование национал-социалистов идентично с основной идеей германо-итальяно-японского пакта 27 октября 1939 г.