Исторія человчества, съ точки зрнія Гегеля, есть постепенное созданіе разумнаго государства; движущая сила этого развитія есть міровой духъ; его орудія — духъ отдльныхъ народовъ и великіе люди. Націи бываютъ "историческія" и "неисторическія". Первыя являются носительницами какой-нибудь исторической идеи, выражающей одну характерную сторону мірового духа; совокупныя усилія различныхъ культурныхъ "историческихъ народовъ", проясняя отдльныя, частныя идеи этого духа, наконецъ, исчерпываютъ все его идейное содержаніе. Тогда заканчивается великая культурная миссія одной группы народовъ — умираетъ одна цивилизація — ее смняетъ другая цивилизація — другой «духъ», выясненію котораго служитъ уже новая группа историческихъ народовъ. Такимъ образом, всемірная исторія есть всемірный судъ, который судитъ народы, оцниваетъ ихъ культурную работу и, въ зависимости отъ этого, раздаетъ народамъ почетныя права на званіе «историческихъ». Какъ вся исторія есть только матеріалъ для проясненія "мірового разума", — такъ и великіе люди — только органы чего-то высшаго, чему они служатъ безсознательно: въ нихъ скрыты ихъ собственныя дйствія, ихъ цль и объектъ. Такимъ образомъ, по ученію Гегеля, желзная и разумная необходимость господствуеть въ исторіи. Но, въ то-же время, безсознательно служа высшимъ цлямъ, личность въ исторіи эволюціонируетъ, только проясняясь въ борьб съ обществомъ, становясь постепенно все свободне. Поэтому исторія есть прогрессъ въ сознаніи свободы. Сперва только одна личность сознавала себя свободной, затмъ — нкоторыя, наконецъ — вс. Эти три періода въ исторіи освобожденія личности соотвтствуютъ тремъ ступенямъ развитія государственныхъ формъ: 1) восточный деспотизмъ. 2) республика (греческая демократическая и римская аристократическая) и, наконецъ, высшая форма 3) германская конституціонная монархія.
"Прекрасное", съ точки, зрнія, Гегеля, есть абсолютное въ чувствевнномъ сущертвованіи. Съ такой точки зрнія, онъ систематизировалъ искусство, опредливъ его три формы: а) символическую, b) классическуіо и с) романтическую. (или — а) восточное, b) греческое и с) христіанское). Христіанское (или романтическое) искусство есть воплощеніе идеальныхъ, возвышенныхъ чувствъ рыцарскаго и религіознаго характера; оно уметъ даже мелкое и, случайное облагородить своимъ вниманіемъ.
Об философкія системы, особенно "гегеліанство", пользовались y насъ большимъ успхомъ. Шеллингомъ проф. Велланскій увлекался еще въ 20-ыхъ годахъ; въ 30-ыхъ годахъ это ученіе исповдывали y насъ профессора Павловъ и Надеждинъ, проф. Галичъ,[58]
критикъ и историкъ Н. Полевой, въ своемъ журнал "Московскій Телеграфъ"; отчасти этой же цли служилъ журналъ "Московскій Встникъ", въ которомъ развивались эстетическіе взгляды Шеллинга. Поэтъ Веневитиновъ проводилъ ихъ въ своемъ творчеств."Гегеліанство" захватило большое число послдователей, и дольше сохранило силу вліянія надъ русскими умами; оно глубоко захватываетъ даже 60-ые годы. При первомъ появленіи своемъ y насъ, оно культивировалось въ кружк Станкевича. Этотъ кружокъ сперва въ университет, состоялъ изъ Станкевича, Константина Аксакова и Блинскаго. Потомъ въ нему примкнули Бакунинъ, Катковъ, Василій Боткинъ и Грановскій. Кром этихъ извстныхъ лицъ, въ кружокъ входило несколько человкъ мене выдающихся.
Уже изъ одного перечня членов кружка видно, что онъ былъ собраніемъ лицъ различнаго душевнаго склада. Ихъ соединялъ прочно только Станкевичъ — личность свтлая, истинно-идеальная. Его вліяніе основывалось на красот его нравственнаго существа; онъ "не обладая литературнымъ и научнымъ талантомъ, былъ, тмъ не мене очень талантливою личностью просто, какъ человкъ. Одаренный тонкимъ эстетическимь чутьемъ, глубокою лбовью къ искусству, большимъ и яснымъ умомъ, способнымъ разбираться въ самыхъ отвлеченныхъ вопросахъ и глубоко вникать въ сущность всякаго вопроса, Станкевичъ, давалъ окружающимъ могущественные духовные импульсы и будилъ лучшія силы ума и чувства. Его живая, умная и часто остроумная бесда была необыкновенно плодотворна для всякаго, кто вступалъ съ нимъ въ близкое общеніе. Онъ всякому спору умлъ, сообщать высокое направленіе, все мелкое и недостойное, как-то само собою отпадало въ его присутствіи, какъ и въ присутствіи Блинскаго.