Слушая вольныя псни поэта, «чернь» судила о томъ, какая будетъ «польза» ей отъ тхъ волненій, которыя пробуждались въ ея сердд отъ слушанія этой псни. На эту точку зрвія становятся вс утилитаристы, которые отъ знанія, отъ искусства, отъ всхъ человческихъ трудовъ, отъ генія и чернорабочаго — требуютъ только пользы, ненедленно обнаруживающейся въ осязательныхъ результатахъ. Эстетическое отношеніе къ жизни чуждо такой узкой точки зрнія: "печной горшокъ", въ которомъ варятся щи, оказывается "полезне", a потому и нужне статуи Аполлона Бельведерскаго. Это — точка зрнія крыловскаго птуха, который ячменное зерно предпочитаетъ жемчужному. Отъ поэзіи утилитаристы требуютъ только "служенія обществу: поэтъ могъ быть только «учителемъ», или «обличителемъ» своихъ современниковъ. Но пушкинскій поэтъ безотрадно смотритъ на такое "служеніе" обществу — онъ убжденъ, что такого общества не оживитъ гласъ его лиры; не мирному поэту учить и обличать то общество, которое себя учитъ «бичами», "темницами и топорами"… Да, къ тому же, у поэта есть другое, боле высокое призваніе: — онъ говоритъ:
Въ третьемъ стмотвореніи Пушкинъ утшаетъ поэта, оскорбленнаго непостоянствомъ и легкомысліемъ толпы:
"Восторженныхъ похвалъ пройдетъ минутный шумъ,
Услышишь судъ глупца и смхъ толпы холодной.
По мннію Пушкина, поэтъ, тмъ не мене, долженъ остаться "твердъ, спокоенъ и угрюмъ"; по его словамъ, поэтъ — царь; онъ долженъ "дорогою свободной" идти туда, куда влечетъ его "свободный умъ"; не толп судить его, a потому и судъ ея не долженъ его тревожить.
Вс три произведенія, дйствительно, соприкасаются со взглядами Шеллинга на значеніе поэта, — но большой ошибкой было бы считать эти три произведенія навянными знакомствомъ Пушкина съ нмецкой философіей — 1) противопоставленіе «поэта» и «толпы» встрчается даже въ лицейскихъ стихотвореніяхъ Пушкина, повторяется и въ позднйшихъ;[64]
2) вс три произведенія имютъ автобіографическое значеніе, — они вызваны столкновеніемъ Пушкина съ русской критикой, гр. Бенкендорфомъ, дерзавшимъ подавать совты Пушкину, какъ надо исправлять его произведенія, — наконецъ, съ русской публикой, охладвшей къ поэту; 3) въ литератур до ознакомленія съ идеями Шеллинга Пушкинъ встрчалъ уже представленіе поэта, какъ существа, высоко стоящаго надъ толпой. Такъ, подражая Гете (прологъ къ Фаусту), онъ еще въ 1824-омъ году написалъ: "Разговоръ книгопродавца съ поэтомъ", — произведеніе, въ которомъ намчены уже вс идеи названныхъ произведеній.[65] Такимъ образомъ, къ тому времени, когда Пушкинъ познакомился со взглядами Шеллинга на поэта, y него самого сложилось уже сходное представленіе.Но не слдуетъ забывать того, что вс эти три произведенія не только не исчерпывають взглядовъ Пушкина на поэзію, но даже представляютъ недостаточно врно ихъ сущность: они вс созданы подъ вліяніемъ чувства обиды, чувства горечи отъ столкновенія съ толпой, — оттого въ нихъ такъ много тревоги, вызванной оскорбленнымъ самолюбіемъ. Поэтому не въ нихъ только надо искать выраженіе взглядовъ Пушкина на поэзію.
Гораздо спокойне, a, слдовательно, и правильне высказался онъ въ другихъ произведеніяхъ. Въ стихотвореніи «Эхо» поэзія представлена зеркаломъ, отражающимъ всю жизнь во всхъ ея проявленіяхъ, — грозныхъ и мирныхъ: поэтъ, подобно «эхо», на все откликается въ силу прирожденной ему отзывчивости, — онъ, какъ эхо, не иметъ власти выбирать изъ жизни то, или другое, — онъ долженъ откликаться на
Но есть стихотвореніе y Пушкина, въ которомъ онъ опровергаетъ идеи всхъ вышеразобранныхъ произведеній. Здсь Пушкинъ всего ближе подходитъ къ опредленію истинныхъ цлей поэта и боле правильной самооцнк. Это стихотвореніе — «Памятникъ». Поэтъ отмтилъ въ немъ великое культурное значеніе своей гуманной поэзіи.