Храм Фемиды. Знаменитые судебные процессы прошлого

Суд очень не хотел «прояснения контекста»: шло складывание блоков будущей Великой войны, Турция лавировала, Россия не хотела лишний раз раздражать правительство Блистательной Порты. Из Петербурга прозрачно намекали, что суду лучше озаботиться формальной стороной содеянного и не копаться в мотивах и предысториях. Председательствующий несколько раз пытался направить речь защитника в политически безопасное русло: «Господин защитник, прошу вас не касаться… Это не было предметом следствия и не имеет отношения к делу». Карабчевский считал иначе: всё произошедшее на симферопольской улочке является непосредственным следствием чудовищного бесправия и беззащитности армян-христиан в Османской империи. Понимая, что для коронных судей – профессиональных юристов – убийство всё равно остаётся преступлением, независимо от того, сколь бы чудовищны ни были предшествовавшие ему действия жертвы, он апеллировал к присяжным: «От человека мы вправе требовать лишь человеческого. Забыть, простить Хассану мог бы разве «сверхчеловек». Не ищите его в несчастном, жалком Гулгуляне. Ваш суд также только суд человеческий. Что сверх человека, то уже Божье, и нам остаётся только посторониться… Посторонимся!»

Для вынесения оправдательного вердикта присяжным хватило двух минут.

Впечатление, произведённое этим процессом на общество, было глубоким, но не новым: Европа, в общем-то, хорошо знала, каково положение турецкоподданных-христиан. Важно было другое: впервые суд цивилизованной державы фактически согласился с тем, что творимые в рамках государственной политики бесчинства ставят палачей вне закона. Однако над убийцами, насильниками и грабителями стояли те, кто лично не обагрял свои руки кровью беззащитных людей; они были ещё хуже, ибо будили в людях зверей, натравливали на себе подобных и авансом отпускали грехи. Они пока оставались в тени.

«…лучше мне сейчас умереть, чем рассказывать…»

«Во время ограбления по нам открыли огонь спереди колонны. В это время один из жандармов поволок мою сестру, и моя мать стала кричать: «Ослепнуть бы мне!» Этот день я больше не помню, не хочу, чтобы мне напоминали про этот день, лучше мне сейчас умереть, чем рассказывать про этот чёрный день. <…> Всё захватили и унесли, меня ударили. Потом я видел, как топором размозжили голову моему брату».

2 июня 1921 г. молодой человек лет двадцати пяти, стройный, красивый, в хорошо сшитом костюме давал показания на армянском языке перед берлинским окружным судом. Два переводчика легко успевали за ним: каждое слово давалось ему с трудом.

«Уже сообщалось, что по приказу Джемиета правительство решило полностью уничтожить всех армян, проживающих в Турции. Те, которые воспротивятся этому приказу и данному решению, будут лишены гражданства. Невзирая на женщин, детей, больных – какими бы трагичными ни были методы уничтожения, – не внимая голосу совести – положите конец их существованию».

Министр внутренних дел Талаат, 15 сентября 1915 г.

Согомон Тейлирян чудом выжил после того, как весной 1915 г. турецкие солдаты оставили его умирать рядом с убитыми матерью, братом и сестрами. В общей сложности более восьмидесяти его родственников стали жертвами геноцида. Ему удалось выбраться в США, где он стал активистом местного отделения партии «Дашнакцютун». В октябре 1919 г. на съезде партии в Ереване было принято решение провести операцию «Немезида», названную в честь греческой богини мщения. Организаторы геноцида 1915 г. в Турции и армянской резни 1918 г. в Баку должны были быть уничтожены.

«Не помню, сколько времени я там оставался, может быть, дня два. Когда я открыл глаза, то увидел вокруг много трупов, так как весь караван был перебит. Я увидел очень длинные кучи трупов, но в темноте не мог всё разобрать. Сначала не знал, где я, потом понял, что кругом действительно трупы».

Из показания Согомона Тейлиряна

Фемида турецкая…