Руфь (Без указания переводчика)

Посл его смерти кредиторы забрали въ руки вс его дла. Странно казалось Руфи, что люди, которыхъ она едва знала, брали и разсматривали вс вещи, которыя она привыкла считать дорогими и священными. При ея рожденіи, отецъ ея составилъ завщаніе. Съ гордостью человка, поздно и впервые узнавшаго чувство родительской любви, онъ полагалъ, что званіе опекуна его сокровища должно было быть почетно для самого лорда — намстника графства. Но не имя удовольствія быть лично знакомымъ съ благороднымъ лордомъ, онъ выбралъ самое почетное лицо изъ тхъ, кого онъ зналъ, и такой выборъ нельзя было назвать черезъ мру дерзкимъ въ т времена его относительнаго благосостоянія. Но надо полагать, что богатый свельтонскій фабрикантъ солода былъ нсколько удивленъ, узнавъ лтъ пятнадцать спустя, что онъ назначенъ исполнителемъ завщанія въ нсколько жалкихъ сотенъ фунтовъ и опекуномъ двочки, которую онъ едва ли когда въ глаза видывалъ.

Это былъ человкъ съ умомъ и съ твердымъ характеромъ; онъ имлъ своего рода совсть, имлъ ея даже боле нежели многіе, потомучто сознавалъ на себ нкоторыя обязанности вн круга своей семьи. Онъ не отказывался отъ дла, какъ сдлалъ бы другой, а поспшно вытребовалъ кредиторовъ, поврилъ счетъ, внесъ деньги за аренду и уплатилъ вс долги. Потомъ внеся за недлю впередъ около восьмидесяти процентовъ въ скельтанскій банкъ, сталъ пріискивать куда бы помстить въ ученье бдную, убитую горемъ Руфь. Услыхавъ о мистриссъ Мезонъ, онъ переговорилъ съ нею и устроилъ дло. Потомъ онъ прихалъ въ кабріолет за Руфью и нетерпливо дожидался, пока она со старою служанкою укладывала свои платья и со слезами обходила садъ, срывая любимыя китайскія и дамаскія розы, только-что разцвтшія подъ окнами комнаты, гд жила ея мать. Свъ въ кабріолетъ, она была вовсе неспособна, даже если бы была расположена, выслушивать наставленія въ расчетливости и въ покорности судьб, читаемыя ей опекуномъ. Она была смирна и молчалива, поджидая ночи, когда лежа въ постел, ей можно будетъ отдаться всему своему горю, возбужденному въ ней разлукою съ роднымъ кровомъ, гд она жила съ родителями, жила тою вчно однообразною жизнію, которая составляетъ благословеніе или несчастіе дтства. Но на ночь въ ея комнат оказалось четверо другихъ двушекъ и она не могла при нихъ плакать. Она выждала пока вс он заснули и тогда, уткнувъ лицо въ подушку, судорожно разрыдалась. Она останавливалась только затмъ, чтобы живе вызывать воображеніемъ каждое воспоминаніе изъ своихъ счастливыхъ дней, столь мало цнимыхъ пока они длятся въ своей невозмутимой тишин, столь горько оплакиваемыхъ когда они минуютъ навсегда. Руфь припоминала каждый взглядъ, каждое слово своей матери и въ новымъ отчаяніемъ оплакивала перемну, произведенную ея смертію — этимъ первымъ облакомъ, затмившимъ жизнь Руфи. Участіе Дженни, пробужденной неудержными рыданіями бдной двочки, скрпило между ними, въ эту ночь, нжное сочувствіе. Любящія способности Руфи, безпрестанно искавшія пищи, не находили вокругъ иного достойнаго предмета, который могъ бы замнить имъ утрату родственныхъ узъ.

Но мало-помалу, мсто Дженни въ сердце Руфи было замнено другимъ лицомъ. Нашолся нкто, слушавшій съ нжнымъ участіемъ ея маленькія откровенности, распрашивавшій о ея раннихъ, счастливыхъ дняхъ, и въ свою очередь, говорившій ей о своемъ дтств, въ дйствительности не столь счастливомъ какъ дтство Руфи, но боле блестящемъ. Слушая расказы о молочно-бломъ, арабскомъ пони, о старинной картинной галере дома, объ алеяхъ, терасахъ и фонтанахъ сада, Руфь живо представляла себ все это какъ фонъ картины, на которой все ярче и ярче выдавался въ ея мысляхъ одинъ извстный образъ.