Церковь в Империи. Очерки церковной истории эпохи Императора Николая II

Объяснить при желании можно все. Но в данном случае важнее отметить другой момент. Хотя последний император и не восстановил канонический строй церковного управления, он был настоящим православным Государем, любившим Церковь и ее богослужения, почитавшим русские святыни и угодников Божиих. С этим нельзя не согласиться. «Насколько род Романовых забыл о святых, — писал религиозный мыслитель Русского Зарубежья Петр Константинович Иванов, — настолько последний в роде обреченный Николай II жаждал мучительнейше встречи с истинным святым. При нем было канонизировано шесть святых: вопреки желанию Синода он настоял на прославлении св. Серафима Саровского»⁵. В самом деле: за двадцать два года царствования Николая II к лику святых причислили больше православных праведников, чем за весь XIX век. К тому же было восстановлено почитание старых, ранее забытых подвижников веры (например, св. Анны Кашинской).

На этом фоне, думается, вполне разумно рассмотреть и вопрос о возможной канонизации еще одного, почитавшегося в самых различных слоях российского общества в качестве угодника Божия, православного христианина — императора Павла I.

* * *

В 1916 г. в Петрограде была опубликована книга профессора М. В. Клочкова, посвященная исследованию правительственной деятельности времени Павла I. В этой обстоятельной монографии критически разбирались ставшие к тому времени хрестоматийными взгляды о павловском правлении как об эпохе по преимуществу «клинической», а о самом самодержце — как о психически неуравновешенном, больном государе, свержение которого было очевидным благом для России.

Павел I в бытность наследником престола

Действительно, подобные представления имели широкое хождение. В лучшем случае Павла признавали слишком, необдуманно резким правителем, принимавшим решения раньше анализа их (решений) последствий. «Сумасбродство Павла признают болезнью и тем как бы оправдывают его действия, — писал В. О. Ключевский. — Но тогда и глупость, и жестокость тоже болезнь, не подлежащая ни юридической, ни нравственной ответственности. Тогда рядом с домами сумасшедших надобно строить такие же лечебницы для воров и всяких порочных людей»⁶. Император Павел имел в глазах историка, как видим, устойчивую репутацию если не сумасшедшего, то, по крайней мере, нравственно порочного

человека. Впрочем, В. О. Ключевский оценивает императора с точки зрения человека, политически воспитанного на либеральных ценностях XIX в., не вкладывая в словосочетание «нравственная ответственность» религиозного смысла. Точно так же, как ранее не вкладывал его в заявление о том, что «Павел был поэт и диалектик самовластья», А. И. Герцен⁷. Этическое (и вовсе не религиозное) отношение к прошлому было этому преградой.

А как подошел к вопросу М. В. Клочков? Очень просто: он решил, не доверяясь прежним представлениям о Павле, всесторонне изучить оставшиеся от того времени документы. Результат — книга «Очерки правительственной деятельности времени Павла I» — заставлял совершенно по-иному взглянуть на краткое правление Павла, проводимую им политику. Впрочем, «пересмотр» истории тех лет в России был вскоре прерван революцией. Новые схемы, как и старые, никак не хотели игнорировать «психологический фактор», хотя и использовали его по-иному. Не случайно в своем курсе лекций по истории России 1796–1825 гг. С. Б. Окунь заявил, что работа Клочкова была призвана «полностью „реабилитировать“ Павла» и вышла «как раз в тот момент, когда в Синоде уже все было подготовлено к канонизации Павла, т. е. к причислению его к лику святых. Да и сам Клочков, — отмечает профессор, — довольно призрачно намекает на истинную цель своей работы»⁸. Тезис С. Б. Окуня очевиден, он его и не скрывал: в дворянско-буржуазной историографии Павел-«мученик за народ» вытеснил «царственного деспота»⁹

.

Подобное объяснение явно не может удовлетворить: во-первых, Клочков — это далеко не вся «дворянско-буржуазная историография», а во-вторых, не в историографии Павел-деспот оказался вытесненным Павлом-мучеником, а в народных (и не только) представлениях. Об этих представлениях М. В. Клочков и напоминал читателям в конце своей монографии.

Разумеется, мы должны делать погрешность на время. С. Б. Окунь сказал лишь то, что мог сказать в 1948 г. Однако дело не в словах, а в логике исследователя. Проблемы «святости императора Павла» для него не существовало — в этом все и дело. И все же С. Б. Окунь, на мой взгляд, совершенно оправданно обратил внимание на то, когда появилась работа Клочкова: в выражениях своего времени он [Окунь] написал о предреволюционной эпохе как о периоде «нового подъема революционного движения».

Действительно, вопрос о канонизации Павла I если и мог появиться, то только в царствование Николая II. Именно в годы его правления молитвенное обращение к сыну Екатерины Великой достигло апогея. Но готовилась ли канонизация, возможно ли было ее проведение в принципе? Постараюсь ответить на поставленные вопросы.