Церковь в Империи. Очерки церковной истории эпохи Императора Николая II

Характерно, что отрицавший папизм без ясных религиозно-метафизических оснований Д. С. Мережковский именно тогда стал активно заниматься послеекатерининским временем, эпохой Павла I и т. п. Подобные исследования, в свою очередь, усиливали внимание писателя к происходившим в России событиям. Написанная вскоре драма «Павел I» — первая часть трилогии Д. С. Мережковского «Царство Зверя» — была издана в 1908 г. в журнале «Русская мысль» и отдельным изданием М. В. Пирожкова. Прошло несколько лет, и Мережковского, совместно с издателем драмы Пирожковым, привлекли к суду по 128 статье — за дерзостное неуважение к верховной власти. Помимо прочего, разбирались и те части драмы, в которых шла речь о христианстве и о Церкви. Суд состоялся 18 сентября 1912 г., Мережковского и Пирожкова оправдали, конфискация с книг была снята

¹⁵. Но, как бы то ни было, «Павел I» все-таки был судим как преступное произведение, а его автор и издатель могли поплатиться за свои взгляды заключением в крепости!

1910-е гг. нам придется еще не раз вспомнить, когда пойдет речь о возможной канонизации императора Павла; сейчас же хочется отметить те части драмы, которые могли послужить поводом для запоздалого обвинения властей. Прежде всего это диалог Павла I с иезуитским патером Грубером на религиозно-политические темы. Заявления, вложенные Мережковским в уста императора, не могли не вызвать протеста официальных чиновников. Павел Мережковского констатирует, что он «превыше всех Пап», «царь и Папа вместе, Кесарь и Первосвященик — я, — восклицает русский император, — я, я один во всей вселенной!» Он идет и дальше, не стесняясь толковать Апокалипсис так, что «Жена, облеченная в солнце» — это Православная Церковь, а «Младенец мужеского пола» — самодержавный царь. «Се тайна великая. Никто ее не знает, никто, кроме меня!»

Итак, Павел I — царь-священник, кстати сказать, чрезвычайно любимый вымуштрованными им же солдатами (гренадер, крестясь, целует ноги императора)¹⁶. Это — с одной стороны. С другой — сумасброд, несчастный обманутый, в собственной семье почитавшийся чуть ли не ненормальным. Да и вступивший на престол Александр I оговаривается: «А ну, как не от Бога власть самодержавная? Ну, как тут место проклятое — станешь на него и провалишься?.. Проваливались все до меня — и я провалюсь…»

¹⁷ Двойственность характеристик и неоднозначных оценок, думается, и позволила Д. С. Мережковскому выйти «сухим из воды»: не все, что он писал, могло однозначно трактоваться и объясняться как «дерзостное неуважение к верховной власти»; конечно, нет власти не от Бога, но ведь и Павел — не сумасшедший и глубокий христианин. Создание драмы, последующая история ее запрета и снятия конфискации с книги лишний раз свидетельствовали об очевидно нездоровом временном «фоне» эпохи последнего царствования.

Теперь о принципиальной возможности канонизации, вне зависимости от «фона». Известно, что в условиях нравственно-психологической нестабильности в обществе многие экстравагантные идеи, в обычное время никогда не получившие бы развития, обретают право на жизнь и активно пропагандируются в определенных (маргинальных по преимуществу) кругах. Идея «народного царя» в России была очевидно не нова (достаточно вспомнить легенды, связанные с Петром III), однако в Синодальный период ее никогда не сопрягали с идеей святости верховного носителя власти. Ведь, решая вопрос о святости императора, пришлось бы затронуть и проблему каноничности церковного устройства Русской Церкви, Верховным Ктитором которой Император de facto считался. И тем не менее, для сторонников канонизации Павла I из высшего духовенства и аристократов народное почитание Павла I могло служить прекрасным поводом, оправдывавшим пропаганду святости императора, и, более того, даже стимулировать его. Для всех, кто близко стоял к трону, было известно, что Николай II всегда стремился преодолеть «средостение» между народом и властью¹⁸

. Нельзя не признать, что канонизация державного предка могла встретить со стороны Николая II только благожелательное отношение. В его дневнике, впрочем, никакой информации по этому поводу обнаружить не удалось: последний самодержец не доверял бумаге свои мысли. Что же позволяет мне предположить, что император был информирован о народном почитании Павла I?

Император мог узнать об этом «из первых уст» — от протопресвитера придворного духовенства Александра Александровича Дернова, по почину которого причт Петропавловского придворного собора в начале 1910-х гг. стал «собирать и записывать то, что поведывают им Богомольцы у гроба Императора Павла I» (в то время о. Александр был настоятелем Петропавловского собора). Так постепенно создавалась книга записей, в которой скрупулезно собирались ответы на три вопроса: 1) давно ли почитатели Павла молятся на его могиле; 2) по каким побуждениям; 3) видят ли положительные результаты своих молитв. Такая книга могла послужить весомым аргументом для Св. Синода при проведении им подготовительных перед канонизацией работ.