Церковь в Империи. Очерки церковной истории эпохи Императора Николая II

С. Ф.), и вся ее обстановка соответствовали высокому, религиозному понятию Павла о значении власти русского самодержца: в этот день Павел Петрович объявил себя главою Церкви и при короновании, прежде чем облечься в порфиру, приказал возложить на себя далматик — одну из царских одежд византийских императоров, сходственный с архиерейским саккосом, но Св. Тайны в алтаре принял из рук священнослужителя, а не сам лично, вопреки распространившимся тогда слухам»³²

. Кстати сказать, тот же Евг. Шумигорский несколькими страницами ниже пишет, как 19 ноября 1799 г. в Гатчине, во время литургии, император «приобщился Св. Таин внутри св. алтаря со святого престола»³³.

Не имея возможности проверить правоту ни И. К. Смолича, ни Евг. Шумигорского, хотелось бы отметить другое: подобные споры не возникали ни об одном из предшествовавших коронационных торжеств русских императоров, как не возникали они и в дальнейшем. Вопрос о том, причащался ли Император Павел в алтаре сам или же принял причастие из рук священника, по моему мнению, менее важен, чем сам факт спора.

Точно так же, гораздо важнее заявленного императором в Акте о престолонаследии утверждения, что Государи Российские [являются] суть Главою Церкви³⁴, восприятие этого заявления. Конечно, в Акте Император говорил о том, кто мог наследовать Российский престол, и только в этом смысле сказал о «главе Церкви». Поэтому прав И. К. Смолич, когда пишет, что приведенное заявление вряд ли имело то значение, какое ему часто придают. Но, с другой стороны, не менее самой реальности важно и ее восприятие! Ведь все-таки «придают»!

Преданность Православию, достигающая у Павла гипертрофированных размеров и приводящая в крайнем случае к появлению «соблазнительных» слухов о его понимании религиозной сути императорского служения, не мешала вполне терпимому (по тем временам) отношению императора к «своим-чужим» — старообрядцам. Так, Евг. Шумигорский писал, что снисходительное отношение Государя к раскольникам вызвало у последних движение к воссоединению с Православной Церковью³³

. Что имелось в виду под снисходительным отношением, понять нетрудно: как известно, митрополит Московский Платон в 1800 г. составил правила единоверия, по которым для старообрядцев, согласившихся войти в административное подчинение Святейшему Синоду, разрешались (легализовывались) дониконовские обряды в богослужении.

Однако это вовсе не значило, что старообрядцы хотели воссоединиться с главенствовавшей Церковью. В лучшем случае так можно говорить лишь о небольшой их части. «Движения» же, по мнению современных старообрядцев, не было. Правда, эти же старообрядцы не забывают указать, что Павел I «показал себя весьма либеральным в религиозных вопросах», особо отмечая указ от 12 марта 1798 г., по которому сторонникам «древлего благочестия» разрешили строить церкви во всех епархиях, а 27 октября 1800 г. распространили это решение и на Москву³⁶. Далее приводится интересный (с психологической точки зрения) рассказ, взятый у К. Валишевского. В год учреждения единоверия, повествует К. Валишевский, «Павел посетил главу петербургских раскольников Милова (поповца. — С. Ф.

) и пригласил его вместе с его единоверцами присутствовать на литургии, отслуженной в дворцовой церкви. По окончании богослужения он принимал этих странных гостей в своем кабинете, продержал их там несколько часов, расспрашивал о впечатлении, произведенном на них богослужением, и о различии в обрядах. Он испросил благословения у Милова и кончил тем, что предложил ему служить по-своему в этой самой церкви»³⁷. Экстравагантность подобного предложения еще более усиливается на фоне требований, предъявленных, видимо, тогда же двум «главарям» беспоповцев, Пешневскому и Косцову, перейти к поповцам. После отказа их репрессировали³⁸.

Стремление к унификации всего, что только возможно унифицировать (пусть даже только в самых смелых мечтах) демонстрируется приведенным выше примером вполне достаточно. Император не терпел разномыслия — в этом альфа и омега его политико-религиозного credo. Преследование духоборов, например, показывает павловские «пределы» свободы вероисповедания. А. И. Герцен приводит в воспоминаниях любопытный случай из первых месяцев царствования императора Павла. На пути в Москву, на коронационные торжества, самодержец подозвал к себе старика-духобора, видимо с целью «обратить» его. Духоборы не снимают шапок. Поэтому старик и подошел к Павлу с покрытой головой, чем вызвал припадок его бешеного гнева. Он приказал не только сослать в рудники бедного старика, но и потребовал подпалить с четырех концов село, а жителей выслать на поселение. Приказ не выполнили, на следующий день попросив императора повторить повеление. Поостыв, Павел I отказался от задуманного, ограничившись ссылкой старика в Спасо-Евфимиевский монастырь (на исправление) и повелением Святейшему Синоду разобрать дело крестьян. Старик этот затем прослыл у духоборов святым и чудотворцем³⁹.