Последнее обстоятельство в комментариях не нуждалось: православный архиерей иначе и не мог поступать. Что касается вопроса о Холмщине, то здесь очевидно необходимы некоторые пояснения. Холмская (Угровская) епархия — одна из древнейших православных епархий Киевской Руси, известных по данным летописей еще в домонгольский период. На территории Холмской Руси (или Забужья) с середины XI в. выделялись несколько областных княжеств: Люблинское, Брестское, Червенское, Перемышльское и др. Усилившееся Галицкое княжество поглотило большую часть Холмщины. В 1240 г. эти территории затронуло монгольское разорение. После смерти князя Даниила Галицкого (1264 г.), восстановившего и заселившего Холмщину, эта земля дробится на уделы, а с середины XIV в. становится добычей соседей. Одну часть земель захватывает польский король Казимир Великий, другую — Литва. Кревская уния 1386 г. ввергает Холмскую Русь в полную политическую зависимость от польской короны с вытекавшими отсюда последствиями (особенно проявившимися после Брестской церковной унии 1586 г.). При Александре I Холмская Русь в составе Царства Польского стала частью Российской империи. На тот момент большинство ее населения составляли католики. Окончательное «ополячивание» остававшегося русского населения, собственно, и было той причиной, что заставляла епископа Евлогия поднимать вопрос о выделении Холма из состава католического Царства Польского.
Можно ли считать этот вопрос сугубо церковным? Очевидно, нет. Скорее, это был религиозно-политический вопрос, положительное разрешение которого для Православной Церкви в России (особенно после Указа 17 апреля 1905 г.) было исключительно важно. Однако, принимая активное участие в его разрешении, епископ Евлогий выступал не столько в качестве православного архипастыря, сколько в роли государственного деятеля православного государства4
. Не стоит также забывать, что, по большому счету, Холмский вопрос демонстрировал степень понимания стратегической (для многонациональной и многоконфессинальной России) проблемы государственной безопасности, понимаемой через призму «полезного» и «вредного» прежде всего для русского народа и его Церкви. «Демонстрация», впрочем, как показало будущее, оказалась небесспорной.И все-таки, корректно ли называть епископа государственным деятелем? В монархическом самодержавном государстве, каким была Российская империя до 1917 г., видимо корректно. Не случайно, еще в Энциклопедии Дидро и Д’Аламбера государственным деятелем назывался «тот, кому государь доверяет — под своим надзором — бразды правления целиком или частично <…>. Достаточно требовать от государственного деятеля, — писали энциклопедисты, — труда, чести и честности, верного служения своему государю, большего внимания к истине, чем к лжи, любви к порядку и миру, уважения законов, отсутствия стремления к угнетению нации и к использованию во вред ей своей власти»5
. В качестве депутата Думы владыка вершил государственные дела, — т. е. в той форме и в тех объемах, что были определены для депутатов Основными законами в редакции 1906 г., занимался законотворческой деятельностью. Таким образом, он был причастен к политической работе (если следовать традиционному пониманию политики как совокупности действительных стремлений государства и средств, применяемых для их осуществления).Совместима ли политика и церковное служение? В православном государстве теоретически — безусловно, ведь свои идеалы такое государство видит в религии. Для современников вл. Евлогия, придерживавшихся монархических взглядов, это было совершенно ясно. Так, товарищ последнего обер-прокурора дореволюционного Св. Синода князь Н. Д. Жевахов полагал, что связь самодержцев с Церковью «вытекала из природы Русского государства как единственного в мире государства теократического», а «русское самодержавие есть не политическая а религиозная идея»6
. Таким образом, отстаивание принципов самодержавия, прилагательно к той или иной политической обстановке, не может не быть и делом религиозным. Церковь в таком деле не могла не участвовать.Но это — в теории.