Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Наша цензура умудрилась в пятидесятые годы насадить в театре «бесконфликтную драматургию». Поставка этого негодного топлива искусственно перекрывала доступ к распознанию зрителем своих собственных глубин. И когда уже не зарубежный, а Московский театр имени Маяковского привез в Ленинград на гастроли «Медею» Еврипида (Медею играла Евгения Козырева), думаю, впору было ужаснуться и тому, что Медея-мать убивала в отмщение мужу своих детей, и – нравственной растерянности зрителей. Канал нашего восприятия был сужен до того, что за безумием ревности Медеи-женщины мы не способны были различить яростное обличение новой эпохи, когда человек стал предпочитать любви золото. Мы оказались явно не готовы к соколиному обзору человеческих поступков и страстей. Это было сигналом к тому, что пора формировать более полновесное мировоззрение.

Наш педагог Анна Владимировна Тамарченко окончила Ленинградский университет. Имела не театральное, а филологическое образование. Её педагогический темперамент, общественные взгляды и определившийся в университете интерес к целостным системам эстетических ценностей оказались необычайно уместными и полезными для того, чтобы именно в тот отрезок времени учить студентов мыслить, проникая в почву и подпочву истории. Если она обнаруживала в студентах такую склонность, то могла поддержать самые головокружительные их умозаключения и ассоциации. А дальше – от границ театрального мышления вела к идее жизненной. Не случайно многие её ученики утверждают: «Она помогла мне сформироваться!» Или ещё определённее: «Она создала меня!»

Курсу вообще необычайно повезло с преподавателями. Желание получить второе высшее образование красноречивее прочего говорило о жажде упрочить позиции разума. Наши педагоги, воспитанные корифеями старой петербургской школы, отбросив тактику недоговорённостей, в шестидесятые щедро делились с нами и блистательным знанием своего предмета, и полнотой личного жизненного опыта.

* * *

В Москве, в Министерстве культуры Володе предложили должность главного режиссёра Русского драматического театра города Вильнюса. Он принял театр в Литве и приехал за мной:

– Я окончательно и бесповоротно ушёл из семьи. Без тебя жизни быть не может. Бросай всё! Будешь зачислена в штат как актриса. Будешь играть, будешь мне ассистировать. В ближайшее время обещают дать квартиру.

После его «хочу домой!» всё многократно усложнилось. «Как много надо сил, чтобы перенести своё бессилие», – говорил Александр Осипович. За нашим «вдвоём», умножавшим интерес ко всему, что происходило в нас и вокруг нас, стоял «зов жизни». Но последовать этому зову сейчас, бросить институт, работу, Ленинград – я не могла. Вернуться в театр актрисой – также. После всех жизненных передряг поступить так запрещали мне «высшие силы».

Оставался вариант – приезжать друг к другу. Так и установилось: то Володя приезжал на выходные дни в Ленинград, то я ездила в Вильнюс. Нечего и говорить, насколько сложной оказалась эта жизнь «на перекладных».

Неким предисловием к той поре жизни стало переданное по радио в апреле 1961 года сообщение: «Человек в космосе!» – заставшее Володю в Ленинграде. Реальность превзошла себя и стала тождественной фантастике. Невероятно! Казалось, мы на пороге того, чтобы приблизиться к разгадке вселенской логики. Она должна была всё переакцентировать, что-то уяснить и облегчить существование. В тот момент утратило значение даже то, что Володе полёт в космос виделся победой общественного строя, а я этот строй не мыслила без недр «шарашек» с запертым в них творящим мозгом учёных.

Кажется, никто никого не оповещал о времени демонстрации. С наспех изготовленными плакатами («Здорово, Человек! Здорово! У-у-ух!», «Гагарин! Мы тебя любим!», «Гагарин, ты – наш Человек!»), в пальто нараспашку, размахивая цветными шарфами и шапками, стихийно перекрыв дорогу транспорту, стар и млад двинулись по Невскому к Дворцовой площади.

Мы услышали и другое: Человек, увидевший Землю с немыслимой высоты, сказал, что оттуда она видится голубой и очень красивой. Он словно советовал роду человеческому, не убавляя жажды познаний, помнить, что бесконечность нам ещё чужда, и умнее любить свою тёплую, обжитую планету.

Годом раньше, 2 июня 1960-го, в Москве, выходя с Киевского вокзала (я приехала тогда из Кишинёва, а Володя меня встречал), мы обратили внимание на приклеенный к стене листок из ученической тетради с извещением, что похороны Бориса Пастернака состоятся в Переделкине сегодня, в 15 часов. Мы не успевали.

У поэта есть такие строки:

Не знаю, решена ль

Загадка зги загробной,Но жизнь, как тишинаОсенняя, – подробна.